Ники Сингер - Игра на выживание [litres]

Папа говорит, что берберы рассеяны по всей Северной Африке, их можно встретить в Марокко, в Алжире, в Тунисе, Ливии, Египте, Мали, Нигере и Мавритании.

«И-ма-зигены, – сказал папа. – Так себя называют берберы. Это означает – благородные, свободные люди. Римляне первыми назвали их „берберами“, от „barbarous“, то есть – варвары».

Об этом папа рассказал мне в последний год.

Мама тогда его спросила:

«Почему ты не рассказываешь дочери о чем-то полезном?»

«Кто знает, что сейчас полезно?» – вопросом на вопрос ответил ей папа.

Я наблюдаю, как мое сознание постепенно дрейфует от мальчика к маме и папе. Но сейчас ночь, а мама с папой часто приходят ночью.

Бабушка с Аррана (папина мама) говорила:

«Не понимаю, почему твои родители вместе. Они абсолютно разные люди».

Это правда. Мама – инженер, а папа… папа – это папа. Но и это неправда. Они оба – исследователи, просто исследуют разные области жизни.

В Хартум мы поехали из-за мамы.

Она говорила:

«Это солнце. Эта энергия! У нас есть знания и технологии, а у них – сырье. Пустыня может стать источником энергии для всего мира!»

Такой была мечта мамы. Мечты умеют ускользать.

«Ха, Катриона! – сказала тогда бабушка. – Ты полагаешь, что, когда пустыня твоими стараниями расцветет, суданцы поблагодарят тебя и поделятся энергией со всем остальным миром?»

А мама ей на это ответила:

«Мы – дебиторы климата, а они – кредиторы. Так что все справедливо».

«Мама, люди добры по природе, – сказал папа, обращаясь к бабушке. – Напрасно ты в это не веришь».

«Хм, – усмехнулась бабушка, – флаг вам в руки. – Потом внимательно посмотрела на сына. – А ты чем думаешь заниматься, пока твоя жена будет направлять энергию пустыни на благо всего человечества?»

«Буду воспитывать дочь».

«И?» – спросила бабушка.

«Этого недостаточно?»

Бабушка молча ждала, что он скажет дальше.

Поэтому он продолжил свою мысль:

«Буду наблюдать».

«Наблюдать? – переспросила бабушка. – За чем?»

«За всем, что вижу. Я не упущу ни одного момента этого чудесного мира».

Такие прекрасные вещи я беру с собой, перед тем как уснуть. Они – как знакомые покрывала, в которые я закутываюсь, чтобы отгородиться от страхов. Когда ложишься спать, закрываешь глаза, но уши никогда не спят, у них нет кнопок отключения звука. Уши всегда бодрствуют. Они готовы услышать собак и ворон, хруст веток и жужжание дронов. А еще они слышат голоса тех, кого ты любишь. Этим голосам не нужны провода, они приходят сами по себе.

Я лежу на земле с закрытыми глазами и с открытыми ушами. Кроме голосов, я слышу тихое журчание ручья, слышу, как ветер шелестит сухими листьями в кронах деревьев. Еще слышу дыхание мальчика.

И естественно, я не могу забыть двух последних людей, которые тоже лежали рядом со мной на земле.

Первый – десятилетний Мохаммед. Я плохо его знала. Во всяком случае, сначала. Он был всего лишь сыном шофера моей мамы. Я и не должна была его знать. Но когда мы вместе оказались в пустыне, я его узнала. Еще как узнала. Он был очень разговорчивый, проще сказать – болтун. Он говорил, когда говорить вообще было не о чем, и даже тогда, когда на разговоры уже не было сил. Только ночью переставал болтать. Ночью он лежал рядом (лежать рядом безопаснее), тихий и неподвижный, как дощечка.

Вторым был тот мужчина. Незнакомец. Человек без имени, который решил в ту ночь в пустыне войти в мою жизнь.

Этот мужчина пришел в могильник, где мы с Мохаммедом нашли убежище на ночь. Его дыхание пахло табаком и безумием. Этот мужчина не собирался лежать, как дощечка. Вот тогда я узнала, что границы есть не только у государств.

Между людьми тоже есть границы.

«Вещи можно изменить, просто глядя на них», – сказал папа.

Он продемонстрировал это с помощью монеты.

«Вот, посмотри на это. – Папа показал мне монету с профилем короля. – Как легко сразу определить, что перед тобой. Это – монета! Ты уверена и нисколько не сомневаешься. Но взгляни на нее под таким углом. – Он повернул монету, и она стала полоской серебра с тонкими поперечными канавками. – Теперь ты не так уверена, как раньше? Запомни, Мари, не на всем есть ярлык».

Я запомнила.

Я помню кирпич, который увидела в древнем захоронении, где мы с Мохаммедом заночевали в пустыне под Мероэ. В ту самую ночь появился незнакомец.

Это был кирпич-саманник. Не такой, как кирпичи в Англии. Саманники делают из грязи и сушат на солнце. Они красивые, на них остается след человеческих рук. Однажды я сама сделала саманник. Стояла на коленях в грязи с друзьями отца Мохаммеда, а они смеялись, работая. Они показали мне, как сделать небольшую рамку из трех бортиков и старой вывески кемпинга. Показали, как смешивать глину с соломой и смачивать эту смесь водой из помятого медного чайника. А потом помогли утрамбовать будущий кирпич закругленным концом ножки от кровати. Кирпич вышел хороший. Крепкий кирпич.

Кирпич в могильнике тоже был крепким. Утром, когда взошло солнце, я долго его рассматривала. Отличный кирпич, похожий на маленькую красную планету, весь в маленьких ямках, колючий там, где выступали крохотные камешки, и гладкий там, где солома. А еще на нем в углу был отпечаток пальца человека, который убирал дощечки, перед тем как оставить кирпич сушиться на солнце.

Да, в то утро я долго смотрела на этот кирпич, изучала его, сконцентрировала на нем все свое внимание. Особенно внимательно я рассматривала темное красно-коричневое пятно на том углу, где был отпечаток пальца. Пятно цвета высохшей крови. Но даже с этим пятном кирпич не был похож на орудие убийства.

Нет. Совсем не похож.

Просто кирпич. Так я его и вспоминаю сегодня ночью.

Не орудие, испачканное в крови человека.

Конечно нет.

Просто замечательный красный кирпич-саманник.

И я засыпаю.

Наконец-то засыпаю.

И сегодня ночью все двери Замка остаются запертыми.

Обычно я просыпаюсь на рассвете, но сегодня проспала дольше. Я окоченела от сырости. С трудом принимаю сидячее положение и вижу, что мальчик уже не спит. Он сидит, скрестив ноги, и пьет из моей фляги.

Никто не пьет из моей фляги без разрешения.

Никто.

Я хватаю флягу, хотя еще не протерла глаза и не четко вижу. Металлическое горлышко ударяется о зубы мальчика, но он не выпускает флягу и смотрит мне в глаза.

– Отдай, – говорю я.

Мальчик отпускает флягу, но делает это слишком быстро, фляга подпрыгивает между нами, и вода фонтаном выплескивается из горлышка. Земля темнеет от влаги и мгновенно впитывает воду.

Воды больше нет.

Я вскакиваю на ноги. Мальчик совсем маленький, я возвышаюсь над ним, как башня.

– Больше никогда так не делай! – ору я и отвешиваю ему оплеуху.