Анджела Картер - Страсть новой Евы

Какой-то мальчишка лет семнадцати с окровавленной головой и искаженным болью лицом лежал, раскинувшись, на том, что осталось от прилавка; правая нога оторвана ниже колена, и чернокожая девушка в шортах и трикотажной рубашке, засаленных и испачканных грязью, делала ему укол; эту манипуляцию она проводила очень заботливо и умело, даже с любовью. Кусочки пластыря застряли в ее спутанных кудрявых как пружинки волосах; они напомнили мне, как Лейла, моя последняя «половинка», засовывала бусинки, птичек, украшенных стразами, и искусственные цветочки в свои заросли прически в стиле «афро». Пара девчонок с постаревшими лицами сооружали для раненого носилки, какой-то старик собирал в кучу перевязочный материал. Как только мальчишка, пролепетав что-то несвязное, провалился в забытье, девушка повернулась ко мне. Разрез ее глаз, хотя их и покрыла пелена усталости, напомнил исчезнувшие глаза Лейлы; как давно мысль о ней не приходила мне в голову? Но эта девушка носила на предплечье алую повязку с женским символом, где внутри круга изображена усеченная колонна. О боже! Бешено заколотилось сердце. Ее взгляд, почти знакомый, остановился на мне на долгую, вопросительную секунду: затем она приветливо, хотя осторожно и с долей иронии, улыбнулась.

– Эва? – уточнила девушка, чуть помедлив, словно не хотела по ошибке меня оскорбить. – Эвлин?

И все еще робко, но прекрасно – как такое возможно? без ненависти? спокойно? благородно? – протянула ко мне руки, испещренные следами войны.

Лейла, почему ты никогда не рассказывала, кто твоя мать?

Как, интересно, я должна была рассказать? Я и не говорила, что она поломойка, ни разу, ты сам принял это как данность; очень самонадеянно. Я сказала лишь, что она живет на западном берегу.

Знакомый смех, этакий изящный взрыв свежести. Она беззлобно рассмеялась и поведала, что здесь, в торговых центрах «Бенито Серено» и «Релаксарама», был уничтожен хоть и небольшой, но опасный очаг сопротивления, обнаружены оружейные запасы, что всегда к месту, тяжелораненых сейчас переправят в полевой госпиталь в штаб-квартиру, и я могу поехать с ними, а могу остаться; нужно укреплять торговый центр и укомплектовывать блокпосты, скоро хлынет поток беженцев, и справиться будет непросто. Нет, Свободный Штат не захватил Лос-Анджелес, это все лживая пропаганда; за останки Южной Калифорнии воюют, по меньшей мере, дюжина группировок, и хотя правые силы, называющие себя Свободный Штат, разгромили черную хунту, которая первая вывела Калифорнию из Штатов, трех человек из их руководства убили, заманив в вооруженную засаду; прошлой ночью друзья на севере совершили воздушный налет, хотя, если честно, в Северной Калифорнии такой же беспредел, как и в Южной, а еще… Заметив мое замешательство, она замолчала, потом пожала плечами со словами: «К этому давно все шло, вот и пришло».

Масштабность развязки, как и столь вежливое безукоризненное хладнокровие перед ее лицом, выбила меня из колеи. Присутствие здесь Лейлы, совершенно неожиданное и полностью уместное присутствие в конце и в начале этого мира – и полнейшее равнодушие к моему изменившемуся статусу! Ее однозначное и окончательное приятие моего женского обличия! Она вела себя весьма вежливо, ходила в такой же, как все, одежде, ничто не указывало, что она была здесь главной; догадку подтверждало лишь добровольное, пусть и неорганизованное, почтение перед ней, которое выказывал рядовой состав.

Когда я сообщила, что останусь, мне нашли пару заношенных кроссовок, чтобы я не ходила босая, и определили мыть раненых. Потом раненых развезли, используя подвернувшийся под руку транспорт: микроавтобусы, автофургоны и грузовички с мороженым, а я присоединилась к тем, кто готовил еду из позаимствованных в супермаркете запасов. В центре торговой площади мы соорудили костер и подвесили над ним железный котелок, который нашли в кладовке какого-то магазинчика – должно быть, его выставляли в витрине на Хэллоуин. Кто-то раскопал в разграбленной лавке со стройтоварами банку с красной краской и на уцелевшей стене сделал надпись «ГОД ПЕРВЫЙ». Лейла по радиопередатчику общалась с кем-то азбукой Морзе. Я заметила, что, нажимая на клавиши аппарата, она рассеянно наблюдает за мной; в ее глазах не было ни удивления, ни радости расплаты, только отстраненная мягкая доброта. Вроде бы Лейла, но уже не та; что произошло с манхэттенской красоткой? Неужели она все это время вела партизанскую войну во благо своей матери? Неужели этот ослепительный кусок плоти и покорности все время был инсценировкой, имитацией, миражом? По-прежнему путались кудряшки ее волос, по-прежнему свежей выглядела бархатная кожа, но роковое безволие танцовщицы смылось вместе с ярким макияжем. Правда ли она страдала, когда я сделал ей ребенка, была ли настоящей кровь на полу такси, когда она вернулась ко мне, растрепанная, изувеченная, после гаитянской знахарки? И стало ли мое тело ее местью?.. Тупая, почти усыпляющая боль запульсировала в висках; а Лейла улыбалась мне стандартной вежливой улыбкой.

Ближе к полудню, после того как пленных расстреляли и я помогла их хоронить, она подошла ко мне и села рядышком.

– Мифам не угнаться за историей, мифы отживают. Матерь попыталась взять историю в свои руки, однако удержать не смогла – слишком скользкая.

Лейла осторожно, но как-то печально дотронулась до моей груди. Потом поинтересовалась, что со мной стало, когда я сбежала из Беулы, расстроив планы ее матери; и я поведала ей о своем рабском существовании у Зиро, о надругательстве над домом Тристессы. Когда я произнесла его имя, на меня накатила тоска, а глаза наполнились слезами.

– В свистящих звуках этого имени слышится вся горечь безысходности, – негромко, словно самой себе, промолвила Лейла. – Одинокая душа, затерянная среди обширных земель, как звезда в космосе; раздробленное, фрагментированное существование; он спрятал член у себя в заду и превратился в уробороса. Идеальное кольцо, заколдованный круг, тупиковая ситуация.

– Я думала, это большой-большой секрет.

– Много лет назад, задолго до моего рождения, он пришел к матери, когда та работала в Лос-Анджелесе пластическим хирургом; все конфиденциально, прямо государственная тайна. Можешь догадаться, чего он хотел. По ее словам, он предложил миллион долларов. Миллион долларов, чтобы внешность соответствовала содержанию; бедняжка, он был жутко растерян.

– Почему она ему не помогла?

– Мама объяснила, что он уже тогда был готовой женщиной, даже чересчур; да и первичные тесты вскрыли, на ее взгляд, практически неискоренимую составляющую его мужского «я».

Языки лагерного костра стали гаснуть. Американец мексиканского происхождения, который нашел меня среди руин, достал гитару и что-то тихонечко напевал на родном языке низким приятным баритоном.