Владимир Савченко - Должность во Вселенной. Время больших отрицаний (сборник)

«Вот они, эмоции-то! – Пец недружелюбно покосился на буровский преобразователь. – Когда-нибудь я эту штуку сломаю…»

Кабина опустилась на крышу, они вышли. Первой к Валерьяну Вениаминовичу подошла жена:

– В чем дело? Что-нибудь испортилось?

И он не сразу сообразил, почему она так решила: по времени крыши они отсутствовали две минуты.

Ястребов приблизился к Корневу:

– Ну, Александр Ива, все в порядке? И что ж оно там наверху?

– Как что? Что и предполагали: галактики, звезды, Вселен-

ная!

Механик недоуменно посмотрел на него, отошел.

Дело было исполнено – самое крупное из всех дел института. Настроение у всех стало легким.

– Послушайте, граждане, – Корнев обнял нос ладонью, исподлобья оглядел стоявших на площадке, – кто кого, собственно, держит канатами: мы Шар или Шар – нас?

– Правильно, Александр Ива, одобряю! – как всегда, с ходу понял идею Ястребов. – Грех не отметить.

– И расслабиться, – сказал Любарский.

– И вздрогнуть, – уточнил Буров.

И они всем штабом двинулись вниз, а оттуда двумя машинами в ресторан при интуристовской гостинице «Stenka Razin». Только Юлия Алексеевна уклонилась, ее подбросили домой.

…Оказывается, уже началось лето. Отцветала сирень в скверах, все улицы были в сочной зелени. И небо, которое они привыкли видеть у себя под ногами, мутно-желтой полосой вокруг зоны, оказывается, было голубым и огромным; в нем сияло, склоняясь к закату, жаркое неискаженное солнце. По тротуарам и бульварным аллеям шли загорелые люди; женщины были в легких платьях. Ветерок шевелил их волосы, ткани одежд, листья деревьев, воду в реке – ветерок! Они и не думали, что по нему можно так соскучиться.

Они были похожи на сошедших на берег после долгого плавания моряков – после полярного плавания, стоило бы уточнить, взглянув на их бледные лица. В ресторане все как-то сначала застеснялись блистающего великолепия сервизов, белых скатертей, сюрреалистического мозаичного орнамента вдоль глухой стены, величественных официанток.

– Ну, граждане, одичали мы, надо скорей поддать, – сказал Корнев. – Шесть бутылок коньяку, девушка, да получше. И все прочее соответственно.

И официантка сразу будто осветилась изнутри от доброжелательности.

И верно, когда поддали, закусили, еще поддали – захорошели, освоились, отошли.

Коньяк был отличный, едва вкусна, жизнь великолепна – ибо они создали и победили!

– «И внял я неба содроганье!..» – возглашал, подняв на вилке ломоть осетрины, порозовевший Любарский. И тут же, сменив тему, напал на Корнева: – Между прочим, драгоценнейший Александр ибн Иванович, тот маневр-отступление не понадобился бы, если бы послушались меня и сразу установили отклоняющие электроды. Тогда бы наша «полевая труба» изгибалась и достигала намеченного объекта сразу!.. А если сверху пристроить еще каскад электродов – на предмет образования ими «пространственных линз»… – он сделал паузу, поглядел на всех со значением, – то и видели бы мы все куда четче и крупней!

– Вот народ, вот люди! – весело качал головой главный инженер и наполнял рюмки. – Не успели одно сделать… и ведь какое одно! – им уже мало, подавай другое. Дайте срок, Бармалеич, сделаем отклоняющие и эти… кхе-гм! – на предмет «пространственных». Толюнчик, а? Буров? Сделаем?

Те поднимали рюмки, обещали.

– А что… – мечтательно щурился Буров, – раз там звезды, то при них должны быть и планеты. А на планетах и цивилизации, а?

– За контакт с братьями и сестрами по разуму! – возглашал быстро хмелеющий Любарский.

– Нет, но как же вы запись не включили?! – возмущался, отодвинув рюмку, Анатолий Андреевич. – Сами поглядели – и все. Эгоисты!

– Забыли, – горячо говорил Корнев, – просто затмение нашло. Да не огорчайся, Толюнчик, нашел из-за чего! Еще наглядишься и наснимаешь, сколько захочешь.

– Нет, но самое-то первое… это же история!

Выпили и за историю.

– Валерьян Вениами… – склонился на другом краю стола к директору раскрасневшийся Ястребов, – а помните, как вы меня с кабелем завернули? Как мне было стыдно, ой-ой! С тех пор, не поверите, гвоздя ржавого не тронул.

– Что ж, это хорошо, – похвалил его раскрасневшийся

Пец.

– Валерьян Вениами… – наклонился еще ближе механик. – Хоть вы мне скажите: что там такое наверху? Александра Иваныча спросил, так он какую-то, я извиняюсь, несуразицу сплел: звезды, говорит, галактики…

– Отчего несуразицу? Он правильно сказал.

Ястребов отодвинулся и очень выразительно обиделся:

– Нет, ну, может, мне нельзя-а!? Так прямо и скажите: секретно, мол. Я человек меленький, делаю, что велят. А зачем насмешки строить!?

Валерьян Вениаминович принялся доходчиво объяснять, что в ядре Шара именно галактики и звезды – как в обычном небе. Герман Иванович выслушал с недоверчивой улыбкой, спросил:

– Ну а это зачем?

– То есть как зачем? – опешил Пец.

– Ну, ускорение времени и большие пространства в малых объемах – это я понимаю: работы всякие можно быстро делать, много площадей, места… А звезды и галактики – их-то зачем?..

Из дальнейшего разговора выяснилось, что славный механик и бригадир был искренне уверен, что Шар не стихийное явление, а дело рук человеческих. Оказывается, среди работников башни эта версия популярна, расходились только в месте и характере предприятия, выпускающего шары: одни утверждали, что это опытный завод в Казахстане, другие – что СКБ в Мытищах под Москвой.

А потом разогретые эмоции перестали вмещаться в слова, потребовали песни.

Для начала грянули могучими (как казалось) и очень музыкальными (как казалось) голосами «Гей, у поли там женци жнуть…». Ревели, заглушая оркестр, который наигрывал для танцующих, про казацкую вольницу, про гетмана Дорошенко, что едет впереди, и про бесшабашного Сагайдачного, «що проминяв жинку на тютюн та люльку – необачный!».

– Мэ-ни з жинкой нэ возыться, – вел баритоном Корнев.

– …мээ-нии з жинкой нэ возыться-аа! – ревели все.

И все, даже смирный многосемейный Толюня, были сейчас убежденные холостяки, гуляки, сорвиголовы; и дымилась туманом вечерняя степь, загорались над ней, над буйными казацкими головами звезды – звезды, которые из века в век светят беспокойным людям. Подошел администратор, дико извиняясь, предложил либо прекратить пение, либо уйти. «А то интуристы нервничают».

– А, мать их, ваших интуристов, – поднялся первым Корнев. – Пошли, ребята, на воздух.

…Они шли парком, по набережной Катагани: Корнев (баритон) и Витя Буров (молодой сексуальный бас) – посередине, Любарский со сбитым набок галстуком и Васюк – возле них, Пец и Ястребов – по краям. На воздухе всех почему-то потянуло на студенческие песни: «Если б был я турецкий султан…», «Четыре зуба», о том, «что весной студенту не положено о глазах любимой вспоминать». А был как раз конец мая, время любви и экзаменов; под деревьями смутно маячили пары. И они чувствовали себя студентами, сдавшими экзамен.