Владимир Савченко - Должность во Вселенной. Время больших отрицаний (сборник)

Он говорил не столько ей – себе; чуял тот самый холодок истины, что искал Пец. Пусть здесь он был более жар. Смертный холод и смертный жар. «Именно так и надо бы во Вселенную, с беззаветной любовью и смертным отчаянием? А мы и здесь мелкачи, пошляки».

Людмила Сергеевна не все и поняла из его бормотанья, но – обняла, гладила, целовала:

– Ну, Саша… вы просто устали. Нельзя так влезать в дела – всеми печенками. Нужно уметь отвлечься. А то ведь даже о том, что он мужчина, забыл, бедненький, пока я не напомнила. Мой славный, хороший мужчина!..

И голос у Людмилы Сергеевны был не такой, как обычно, – резкий, с командными интонациями, а тонкий и немного детский от нежности. Она очень любила сейчас и хотела, чтобы ему – прежде всего ему, Сашеньке, – было хорошо и покойно.

И он снова воспрял, и утвердил себя, и почувствовал покой и уверенность.

А галактика над куполом плыла во тьме, упруго подрагивая краями. Колебания яркости цвета звезд распространялись по ней от ядра согласованными переливами. Она снова раскручивалась из эллипса в вихрь – только звездные рукава теперь простирались в другую сторону. И кто знает, шло ли это от несущего ее потока материи-действия, или образ сам выбирал свою форму и изменения, чтобы наилучше выразить себя и насладиться бытием; наверное, не без того и не без другого. И по краям галактики, в рукавах, все чаще вспыхивали и растекались светящимся туманом сверхновые.

Вселенский шторм стихал. Миропроявление N0 + 523960171 заканчивалось – и за ним следовало новое:

N = N0 + 523960172

День текущий: 1,6088463 августа,

или 2 августа, 14 час 36 мин 44,32 сек

– Послушай, я кое-что понял, – Александр Иванович лежал, закинув руки за голову. – Четвертая координата не время, а ускорение времени. И необъективность нашего взгляда на мир начинается с того, что мы видим все в своем темпе изменений… а что он для вселенских событий! Понимаешь, если так видеть в пространстве, то нам были бы доступны только предметы наших размеров. По вертикали – этаж, а не все здание, по горизонтали – опять-таки один балкон. Или окно. Не лес и не деревья в нем, а ствол одного дерева. Или ветка. А на далеких дистанциях и вовсе ничего: камень неразличим, гора необозрима… Во времени мы слепее кротов, понимаешь?

– Понимаю… – Люся приподнялась на локте, посмотрела на Корнева, вздохнула. – Я так понимаю, что нам пора вставать. Петушок пропел давно… – Она вдруг приникла к нему, обвила теплыми руками, целовала грудь, шею, лицо, глаза. – Послушай, почему мне так жаль тебя? Вот ты сильный, умный, а жалко до слез!

И верно, в голосе ее чувствовались слезы.

– Баба, вот и жалко, – отстранился Александр Иванович. – Так вы, женщины, устроены: чтоб вы жалели и чтоб вас тоже. Подъем!

Опустившись на крышу и выйдя из кабины, они сдержанно (поскольку на людях) распрощались. Корнев направился в профилакторий, Люся в координатор – и больше между ними ничего не было. Людмила Сергеевна была не шибко везучим в любви человеком, Александр же Иванович, пожалуй, напротив; но оба понимали, что с ними случилось самое сильное любовное переживание в их жизни: любовь, слившаяся с познанием мира. Повторить такое, уединяясь где-то еще, было невозможно; а подниматься снова в MB ради жалкого счастья физического обладания было бы и вовсе пошло. Не такие они люди.

Только встречаясь на совещаниях или по делам, они обменивались короткими взглядами – и чувствовали вдруг такую близость, что на секунды исчезало вокруг все.

…Исследования, искания, споры.

В лаборатории MB всех заняла проблема дешифровки того, что можно увидеть при сближении с землеподобными планетами Меняющейся Вселенной. Натаскивали себя с помощью атласов фотографий, сделанных со спутников серии «Космос», орбитальных станций «Салют», пилотируемых кораблей «Союз». Заметнее всего отличались от суши моря-океаны, крупные водоемы – темные ровные пятна. Выразительно выделялись горные кряжи и массивы; даже рельефно-ветвистые очертания ледников на их спинах невозможно было спутать с облачными грядами. Легко узнавались серо-желтые пятна пустынь, сизо-зеленые лесов; ветвистыми прожилками, как в древесном листке, выделялись на равнинах долины рек – а на самых отчетливых снимках и крупные реки виднелись темными тонкими линиями; местами они разделялись на рукава, затем сходились.

Но вот самое-то самое, ради чего и вникали: объекты и особые признаки цивилизации, разумной деятельности – почти все оказывались за пределом различения. То ли они есть, то ли их нет. Это было даже обидно. Ну хорошо: Камчатка, Среднесибирское плоскогорье, район Байкала – относительно дикие места, претензий нет. Но вот юго-западная часть Крыма, участок сто на сто километров этого обжитого полуострова на снимке с масштабом пять километров на сантиметр – тот именно участок, где и стольный град Симферополь, и героический Севастополь, и Евпатория, и Ялта, и Алушта, весь берег в санаториях, домах отдыха, портах, виллах с военизированной охраной, миллионы отдыхающих и миллионы жиреющих на них местных жителей… и ничего! Севастопольская бухта есть – Севастополя нет. Крымские горы вдоль ЮБК есть, а ни Ялты по одну сторону, ни Симферополя по другую не видать. Облака же над Ай-Петри и по обе стороны от него, напротив, хорошо заметны. Только в степной части Крыма цивилизация обнаружила себя километровыми прямоугольниками сельскохозяйственных угодий – подобные таким же на снимках Кулундинской степи и Киевской области (где сам Киев, мать городов русских, незаметен).

Логически (и даже математически) все было понятно: предметы городской и промышленной цивилизации, в которых мы обитаем, работаем, среди которых мечемся с портфелями и хозяйственными сумками, имеют размеры в десятки, в крайних случаях немногие сотни метров; да и сделаны они из материалов, которых полно в природе. Но в плане психическом это выглядело издевательством.

– Послушайте, как же так? – волновался Витя Буров. – Вот я инопланетянин, я прилетел. Ищу место, где бы сесть и вступить в контакт. Я же в Кулундинскую степь сяду! На поле кукурузы, которую посеяли, чтобы отрапортовать, а потом забыли убрать…

– А если там еще не победил совхозно-колхозный строй? – поддавал Миша Панкратов.

– Где – там? – поворачивался к нему Буров. – Где это, по-твоему, мог не победить колхозный строй?!

– На планете, откуда ты прилетел. – Панкратов указывал вверх, в MB. – Или проще: у тех разумных существ евклидова геометрия не в чести, поля они разграничивают по естественным извивам рельефа – как у нас границы государств. Как тогда опознать их цивилизацию?

– Черт знает… – Варфоломей Дормидонтович задумчиво тер лысину ладонью. – Достигли такого могущества, что сто раз можем уничтожить самих себя и все живое. Грозим всей планете экологическим кризисом, потопом от таяния Антарктиды… А с минимальной космической высоты, с двухсот километров – и поглядеть не на что. Существует ли наша цивилизация? Существуем ли мы?!