Антология - 2084 [сборник, litres]

И только что промелькнул его первый момент вдохновения, любезно предоставленный его женой. Он не придет раньше и не опоздает. Симоне приедет на работу вовремя.

Но что надеть? Что надеть?

В четверг все обычно одевались в цветное: одежду органического зеленого, блестящего желтого, а также всех цветов радуги. В мире моды это был день, посвященный жизни. Но теперь Симоне был виртуозом моды, и знал, что должен это показать. Он должен доказать им всем, что достоин девятнадцатого этажа башни «Тремптор».

Значит, смерть! Он будет плевать в лицо жизни, и все будут любить его за это.

Серый. Он должен одеться в серое. Он распахнул двери своих выходных гардеробов и провел руками по костюмам, прежде чем подойти к серой секции. В шкафу висел его любимый костюм от «Саркросс» – актуальная классика – и плотный неуклюжий наряд от «Редрад», который требовалось носить только в третье воскресенье каждого месяца. Оставив их без внимания, Симоне открыл коробки, в которых лежал его серо-серый костюм от Дэна Шопена, который он берег для особого случая. Он был сшит из экспериментального материала, считавшегося способным максимально подчеркнуть самый скучный, наименее яркий оттенок, который только можно себе вообразить.

Он станет противоположностью жизни. Он будет пустотой смерти.

Но как же лицо? Что ему сделать?

Симоне опустошал свои шкафы, лихорадочно ища что-нибудь серое. Но ничего из этого не подходило. Как он собирался представлять собой абсолютное ничто, используя лишь какую-то жалкую подводку для глаз? Или пару накладных ресниц? Или серую помаду? Дрожа от разочарования, он швырял пудры в стену и разбивал стеклянные бутылочки.

– Симоне? – послышался голос его жены. – Что происходит?

– Я просто должен… – прошипел он, размышляя.

Но тут накатил еще один момент вдохновения. Стены в бассейне перекрашивают в оттенки серого. В обычных обстоятельствах Симоне, разумеется, избегал бы немодных, пока они работают, – его бы стошнило от того, что он видит их так близко, – но сегодня он обязан быть храбрым. Он предстанет перед ними ради своего искусства.

Пробежав по коридорам, Симоне распахнул двери в бассейн. В недокрашенных стенах отражалась вода, а на него с изумлением смотрела дюжина пар ненакрашенных глаз. Симоне ненавидел их. Его захлестывали волны ненависти. Но он упорно продолжал свое дело. Он пробормотал им какую-то бессмыслицу и схватил ведро с краской.

Сбоку было написано: «ОСТОРОЖНО. ТОКСИЧНЫЕ ИСПАРЕНИЯ».

Симоне опрокинул ведро над головой. Краска была холодной, и несколько струек потекли по шее, но попавшие в нос испарения сделали его уверенным в себе.

Вернувшись к своему зеркалу, он увидел, что поступил правильно. Его кожа была совершенно серой. Великолепно. Он усмехнулся, и белизна зубов чуть ли не шокировала его. Они были недостаточно хороши! Погрузив пальцы в по-прежнему покрывавшую его шею краску, он замазывал белый цвет, пока тот не потемнел. Затем окунул в краску руки. Серая кожа, серые зубы, все серое. Останутся одни лишь глаза – дикие, всегда бдительные глаза смерти.

В завершение образа Симоне надел костюм от Дэна Шопена.

Серое ничто: смерть. Он был готов встретиться с ними.

Он вошел в гардеробную своей жены, и с губ его сорвался смех.

– Я готов! – закричал он.

Ее глаза расширились, и она вскрикнула, но Симоне не обратил на это внимания. Он знал, что прекрасен. Даже когда она упала в обморок, он поцеловал воздух у ее щеки и побежал к двери, постукивая по измазанным краской часам. Если он уедет сейчас, то будет на работе как раз вовремя. Как и планировалось. Он уже слышал, как в ушах гремят аплодисменты.

Железнодорожный вибровагон был пуст, поскольку все остальные прибыли на работу раньше.

Симоне почувствовал нарастающее изнутри волнение. Или, может, это была болезнь? Трудно сказать. В носу пощипывало от испарений покрывающей его лицо краски, а ее пузырьки, бороздящие просторы мозга, были не серыми, а неоновыми, как сполохи в клубах дыма прошлой ночи.

Когда вагон проходил над пригородами, где в изношенных ботинках бродили уроды, изо рта Симоне вырвалась струя ярко-розовой рвоты, забрызгавшая окно. Вместо того, чтобы отвести взгляд, Симоне залюбовался ею. Сквозь призму его розовой рвоты тусклое царство немодных внизу казалось красивым. Внезапно обычные образы стали органичными, округлыми, усиленными кусочками непереваренной пищи, а уроды походили теперь на блестящих розовых жуков, их неопрятные черты приобрели яркость.

«Но, конечно, так и должно было произойти» , – подумал Симоне. Он становился настолько модным, что даже его испражнение делало мир прекрасным.

Проехав пригороды, вагон плавно двигался мимо улиц, где шли немодные. Из серых губ Симоне величаво выстрелила еще одна струйка рвоты, брызнув по окнам, – на этот раз ярко-оранжевая. «Не за что», – сказал он уродам, любуясь тем, как пятна красного цвета на оранжевом фоне создают красивые калейдоскопические завитки, скрывающие их безобразность.

К тому времени, когда вагон остановился, Симоне чувствовал эйфорию. Выйдя со станции, он увидел плывущую перед глазами башню «Тремптор», словно она была развевающимся на ветру флагом. Он глубоко вдохнул изрядную долю испарений краски, и его эйфория усилилась, убивая остатки сомнений, все еще витавшие где-то на заднем плане. Боль внутри становилась все сильнее, но, конечно, это была не настоящая боль. Это всего лишь превращение – его превращение из модника десятого этажа в новатора и икону стиля этажа девятнадцатого.

Схватившись руками за воротник, чтобы удерживать ровную осанку, Симоне зашагал к входу в Башню. Очереди не было. Сегодня он приехал последним. Но это было прекрасно, идеально – так все они имеют возможность оценить его потрясающую воображение смелость.

Открыв двери, он чванливо двинулся по красной дорожке, виляя бедрами. Ковер под ногами опасно сворачивался, но он продолжал шагать. Аплодисментов, как и вспышек фотоаппаратов, приветствовавших его, не было, ну так что же? Симоне понимал, что его аудитория слишком испугана, чтобы как-то отреагировать. Он посмотрел по сторонам и увидел, как представители прессы в обмороке падают со своих стульев, словно их внезапно оставила жизнь.

– Сегодня, – объявил он, широко разводя руки, – я сама смерть!

Откуда-то раздался крик. Симоне героически спрыгнул с красной дорожки, упал на колени и вновь поднялся на ноги. Крик не прекращался. Перед его глазами кружился весь вестибюль, как будто в здании разбушевался вихрь, а он был его центром и не мог обнаружить источник шума. Только когда ему удалось вызвать лифт, он понял, что крик вырывался из его собственной груди. Он позволил себе немного продлить этот момент – без сомнения, он таким образом выкрикивал остатки своего уродства, – а затем резко вдохнул носом. Испарения краски попали в мозг, и все внезапно перестало вращаться.