Питер Страуб - Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит [сборник, litres]

– Значит, тебе и на собственную жизнь наплевать? – по его тону не ясно, утверждение это или вопрос. Скорее вопрос.

– Быть живым и жить – разные вещи, – отвечаю я. Когда-нибудь мне суждено умереть с голоду, замерзнуть до смерти зимней ночью или подхватить какую-нибудь заразу, с которой меня положат в больницу даже несмотря на то, что у меня нет ни денег, ни документов. Но я не перестану воспевать, рисовать, танцевать, трахать и оплакивать город до конца своих дней, потому что он мой. Он, мать вашу, мой. Вот так. – Я устремляю на Паулу уничижительный взгляд. Если он не понимает, то пусть поцелует меня в зад. – Расскажи, что я должен сделать, – повторяю я.

Выражение его лица меняется. Наконец-то он услышал меня. Он поднимается и ведет меня на первый урок.

Урок таков: великие города – все равно что живые существа; они рождаются, взрослеют, стареют и умирают, когда приходит срок. Сельские жители неспроста испытывают неприязнь к большим городам – города действительно сильно отличаются от деревень. Они – тяжелая ноша для мира, они… как черные дыры, разрушающие материю и строение самого мироздания. Вроде того. (Я изредка хожу в музеи – там прохладно. А еще я без ума от Нила Деграсса Тайсона [40] Нил Деграсс Тайсон (р. 1958) – американский чернокожий астрофизик, доктор наук, писатель и телеведущий. .) Население городов растет, люди отдают городам свои причуды, затем их сменяют новые люди, и ткань мироздания рвется все сильнее. В конце концов формируется своего рода карман, соединенный тонкой нитью из… чего-то… с чем-то. Короче, с той фигней, из которой созданы города.

Начинается процесс, в результате которого отдельные части города, находящиеся в этом кармане, делятся и множатся. Водопровод тянется туда, где нет нужды в воде. У трущоб вырастают зубы, у художественных галерей – когти. Самые простые процессы, вроде дорожного движения или стройки, начинают идти в особом, напоминающем сердцебиение, ритме. Это можно услышать, если записать звуки и быстро воспроизвести в обратном порядке. Город… ускоряется.

Не все города доживают до этого момента. В Северной Америке была пара великих городов, но потом Колумб заварил кашу с индейцами, и все пришлось начать заново. Если верить Паулу, с Новым Орлеаном вышел облом, но город по крайней мере продолжает существовать, и вторая попытка у него еще будет. Мехико еще не дорос. Во всей Америке только Нью-Йорк достиг такой поздней точки в своем развитии. Созревание города может длиться двадцать лет, а может двести и даже две тысячи, но рано или поздно наступает момент, когда условная пуповина перерезается и город начинает существовать сам по себе, неуклюже поднимается на ноги и… короче, делает все, на что способен живой, разумный организм в форме огромного мегаполиса.

Как и в природе, городу угрожают хищники, выжидающие момент, чтобы наброситься на новорожденного и сожрать его целиком.

Вот поэтому Паулу и учит меня. Поэтому я освежаю дыхание города и массирую его асфальтовые конечности. Я – что-то вроде акушера.

Я контролирую город. Проверяю его каждый долбаный день. Паулу разрешает мне поселиться у него. Это съемная квартира в Нижнем Ист-Сайде, но я чувствую себя в ней как дома. Я пользуюсь душем Паулу и без спроса ем еду из его холодильника, только чтобы посмотреть на его реакцию. Он никак не реагирует, просто курит сигарету за сигаретой, наверняка чтобы меня позлить. По соседству то и дело раздаются полицейские сирены. Не знаю почему, но мне кажется, что полиция разыскивает меня. Вслух я свои опасения не высказываю, но Паулу замечает мое беспокойство.

– Вестники врага могут прятаться среди городских паразитов. Будь настороже, – говорит он.

Он всегда несет какую-то околесицу. Иногда я улавливаю смысл – например, когда он рассуждает о предназначении великих городов и процессе их возникновения. Он говорит, что все действия врага – нападения, когда город наиболее уязвим, мелкое вредительство – лишь прелюдия к большой битве. А вот когда он настаивает, что мне нужно учиться медитации, чтобы лучше подстраиваться под нужды города, мне кажется, что он гонит пургу. Можно подумать, какая-нибудь йога, которой занимаются белые домохозяйки, мне поможет.

– Йога, которой занимаются белые домохозяйки, – кивает Паулу, – и йога, которой занимаются индийские гуру. А еще ракетбол, в который играют биржевые брокеры, школьный гандбол, балет, латиноамериканские танцы, собрания профсоюзов и вечеринки в галереях Сохо. Ты должен воплощать город с миллионами его жителей. Тебе не нужно становиться каждым из них, но никогда не забывай, что они – часть тебя.

Я смеюсь.

– Ракетбол? Нет уж, чико, только не это дерьмо!

– Город выбрал тебя из множества людей, – говорит Паулу. – От тебя зависит их жизнь.

Может быть, и так, но я постоянно измотан, голоден и испуган. Я никогда не чувствую себя в безопасности. В чем прок от твоей ценности, если твои труды никто не ценит? Паулу замечает, что я больше не хочу об этом говорить, и отправляется спать. Я укладываюсь на диван и отрезаю себя от мира. В каком-то смысле умираю.

Во сне я вижу темное место в холодных морских глубинах, где, хлюпая, ворочается какое-то скользкое существо. Оно разворачивается и движется в сторону устья Гудзона, туда, где река впадает в море. Движется ко мне. А я слишком слаб, беспомощен, парализован страхом, и могу лишь дрожать под хищным взглядом твари.

Затем что-то появляется с южной стороны. (Все кажется нереальным, происходящим на той тонкой грани, что отделяет реальность города от остального мира. Паулу говорит, что причина кроется во мне, а последствия ощущаются во всем мире.) Оно движется между мной, где бы я ни находился – и извивающейся тварью, где бы ни находилась она. Эта безграничная громада защищает меня, лишь в этот раз, лишь в этом месте – но я чувствую, как вдали неохотно поднимаются другие и готовятся вступить в бой. Предупреждают врага, что тому следует соблюдать неписаные правила, по которым с незапамятных времен ведется битва. Нельзя нападать на меня, пока не придет назначенный срок.

Мой защитник в этом невероятном сновидении – необъятный драгоценный камень с покрытыми засохшей грязью гранями, пахнущий черным кофе, примятой травой футбольного поля, шумом машин и знакомым сигаретным дымом. Он на мгновение демонстрирует врагу похожие на сабли стальные рельсы, но этого достаточно. Раздосадованная тварь скрывается в своей холодной пещере. Но она вернется, как предписано традицией.

Я просыпаюсь под теплыми лучами солнца. Всего лишь сон? Я вхожу в спальню Паулу.

– Сан-Паулу? – шепчу я, но он не просыпается.

Я забираюсь к нему под одеяло. Когда он просыпается, то не трогает меня, но и не прогоняет. Я благодарю его и даю повод пустить меня в постель позже. Дальше дело не пойдет, пока я не достану презервативы, а он не почистит зубы и не прополощет пропахший куревом рот. Потом я снова забираюсь в душ, одеваюсь в постиранные в раковине вещи и выхожу на улицу, пока Паулу еще храпит.