Кристофер Прист - Лотерея [litres]

Там было очень хорошо, особенно после рева автобусного мотора и летящего в лицо песка; мы сидели в саду, в тени, рядом бормотала река, где-то вверху, на ветках деревьев, невидимые нам птицы нарушали тишину странными, похожими на звон колокольчиков криками. Ресторанчик специализировался на «валти» – местного изобретения блюде, представлявшем собою диковатую мешанину из риса, фасоли, помидоров и мяса в остром, шафранно-желтого цвета соусе. Обед прошел в почти полном молчании, однако я заметил, что чувствую себя в обществе Сери легко и непринужденно, словно рядом со старой знакомой.

Потом мы прогулялись по деревне и вышли к лужайке, на краю которой в тени деревьев сидели и лежали отдыхающие люди. Здесь было очень покойно и тихо, а птичьи голоса и плеск близкой реки не нарушали, а лишь еще больше подчеркивали тишину. Перейдя реку по грубому, но крепкому деревянному мосту, мы вышли к еще одной тропинке, затейливо петлявшей между деревьев. Теплый, абсолютно неподвижный воздух был густо напоен запахом эвкалиптов, смутно напомнившим мне микстуру, которой поили меня в детстве. Сзади доносился плеск реки.

Вскоре дорогу нам перегородила калитка, рядом с которой висела жестянка со щелью в крышке. Сери опустила в жестянку пару монет, и мы прошли дальше. После калитки тропинка пошла заметно круче и вскоре вывела нас к узкой расселине в скале. Пробираясь через расселину, я заметил, что все ее углы и выступы выглажены сотнями проходивших здесь прежде ног. Дальше тропинка пошла под уклон, а каменные стены, стеснявшие ее слева и справа, стали быстро прибавлять в высоте. Рядом с тропинкой кое-где росли худосочные деревья и кустики, однако каменные стены были абсолютно голыми, и лишь по верхнему их краю кое-где зеленела листва.

Потом мы увидели трех человек, они шли навстречу нам, и мы разминулись, не обменявшись ни словом. В узком ущелье стояла какая-то гнетущая тишина, так что мы с Сери если и разговаривали, то только вполголоса. Наша боязнь нарушить тишину была сродни поведению неверующих, случайно попавших в храм; здесь, в горах, ощущалось такое же торжественное величие.

Впереди послышался плеск воды; тропинка свернула прямо к высокому скальному обрыву, и я увидел источник этого плеска.

В скале был родник, вода из него лилась на большой, совершенно плоский камень и стекала через его края множеством крошечных струек. Эти струйки звучно падали вниз, в круглый пруд, причем плеск их многократно усиливался эхом от вогнутой, как огромная чаша, каменной стены. От беспрестанно падавших струек и капель воды угольно-черная, с проблесками отраженной зелени поверхность пруда дрожала, словно в ознобе.

Из-за плеска воды воздух в долине казался зябким, промозглым, хотя в действительности там было ничуть не холоднее, чем, например, в деревне. Меня пробрала безотчетная нервная дрожь; «кто-то прошел по моей могиле» – так принято говорить в подобных случаях. Пруд был очень красив, однако красоту эту портило множество чуждых ему, абсолютно неуместных предметов.

К плоскому камню, с которого стекала вода, кто-то подвесил странный, никакой логикой не объяснимый набор самых заурядных, ничем не примечательных вещей. Вот болтается старый, сильно поношенный башмак. Рядом с ним струйки воды раз за разом переворачивают детскую вязаную кофточку. А еще пара сандалий, спичечный коробок, клубок ниток, сплетенная из тростника корзинка, галстук и перчатка. Струящаяся вода не позволяла четко разглядеть эти предметы, однако мне показалось, что все они имеют не совсем обычный сероватый отлив.

Этот набор был не просто странным, а каким-то диким, иррациональным, сродни овечьему сердцу, прибитому к двери каким-нибудь деревенским колдуном.

– Они тут каменеют, превращаются в камень, – сказала Сери.

– Ну не в буквальном же смысле слова?

– Нет, но вроде того, там что-то такое в воде. Вроде бы соли кремния. Все, что побудет в этой воде, покрывается жесткой коркой.

– Но вот кому, скажите на милость, понадобился каменный башмак?

– Хозяевам сувенирного магазина. Они все время замачивают здесь разную дребедень, хотя в принципе это может сделать и кто угодно другой. По их словам, есть древнее поверье, что такие вещи приносят счастье. Вранье, конечно же, все это придумано совсем недавно.

– Так это что же, я затем сюда и шел, чтобы на это посмотреть?

– Да.

– Что навело вас на такую странную идею?

– Не знаю. Я думала, вам здесь понравится.

Мы сидели бок о бок на траве, созерцая окаменяющий пруд и разношерстную коллекцию недозрелых талисманов.

Вскоре подошла большая группа зевак, человек десять, в том числе несколько крикливых, совершенно неуправляемых детей. Пока дети носились и орали, взрослые оживленно обсуждали подвешенные к камню предметы, а один из них далеко наклонился над прудом, подставил руку под стекающие струйки воды и так сфотографировался. Позднее, когда они уходили, он все еще притворялся, что рука его окаменела, и двигал ею словно жесткой, негнущейся клешней.

А и правда, что случится с каким-нибудь живым существом, если его подставить под эту воду? Примет его кожа каменный налет или отвергнет? Хотя, конечно же, ни один человек и никакое животное не сможет достаточно долго сохранять одну и ту же позу. А вот труп, это другое дело, труп, надо думать, превратится тут в камень, органическая смерть – в минеральное постоянство. Веселая, доложу вам, мысль.

Я сидел рядом с Сери и молчал, а летавшие над нами птицы все рвали и рвали тишину своими странными криками. Воздух все еще оставался теплым, но я заметил, что солнечный свет понемногу меркнет. Мне, северянину, было никак не привыкнуть, что на юге не бывает долгих закатов и рассветов, что ночь наступает там почти внезапно.

– А сколько сейчас времени? – спросил я. – Когда здесь темнеет?

– Совсем скоро, – ответила Сери, взглянув на наручные часы. – Нам нужно поспешить, автобус будет через полчаса.

– Если только он снова не сломался.

– Вы на это надеетесь? – криво усмехнулась Сери.

Мы быстро миновали ущелье, затем мост через реку. В деревне уже загорались окна, а к тому времени, как мы вскарабкались по крутой тропе и вышли на дорогу, уже почти стемнело. Мы сели на одну из скамеек и стали слушать вечер. Трещали цикады, а затем, словно в напоминание о файандлендских рассветах, грянула короткая, щемяще красивая песня десятков неведомых птиц. Снизу, из деревни, доносились обрывки музыки и неумолчный плеск реки.

Когда совсем стемнело, напряжение, старательно подавлявшееся и мною, и Сери, получило неизбежную, как я теперь понимаю, разрядку. Мы целовались, целовались страстно, не зная, кто и как это начал, и ничуть не сомневаясь в дальнейшем развитии событий. В какой-то момент Сери отстранилась от меня и сказала, слегка задыхаясь: