Кристофер Прист - Лотерея [litres]

Мне хотелось порасспросить про этого Стива, но в то же время я понимал, что ответы меня мало интересуют, что мне просто хочется пометить территорию. Это было глупо, это было нечестно, но я негодовал на этого Стива за то, что он есть, за то, что он ее друг. И я вдвойне негодовал на него за то, что он возбудил во мне ревность, эмоцию, от которой я давно старался избавиться. И ведь казалось, что избавился, разойдясь с Грацией, ведь только ее ревновал я столь мучительно и остро. Неведомый Стив стал в моем представлении всем, чем я не был, всем, чем я никогда не буду.

Как видно, все эти раздумья ясно читались на моем лице.

– В некоторых случаях ты просто теряешь способность мыслить здраво, – сказала Грация.

– Да, но такой уж я есть.

Грация отложила сигарету и снова взяла меня за руку.

– Послушай, – сказала она, – оставим Стива в покое. Вот как ты думаешь, зачем я сюда приехала? Мне нужен ты, Питер, именно ты, потому что я продолжаю любить тебя, несмотря ни на что. Мне хочется сделать еще одну попытку.

– Мне тоже хочется. Но вдруг все снова пойдет наперекосяк?

– Нет. Я сделаю все возможное, чтобы так не случилось. Когда мы с тобой разругались, я осознала, что нам нужно было пройти через все это – для того хотя бы, чтобы все понять. Ведь это же я была неправа, неправа все время. Ты старался изо всех сил, пытаясь хоть что-то наладить, а я только и делала, что все разрушала. Я понимала, что происходит, чувствовала, но ничего не могла с собою поделать и сама же себя за это презирала. Потом я начала ненавидеть тебя за то, что ты так стараешься и не видишь, какая я отвратительная. Я ненавидела тебя за то, что ты не ненавидел меня.

– Да какая ж там ненависть, – сказал я. – Просто все шло как-то не так, раз за разом.

– И теперь я знаю почему. И все, что вызывало прежде напряжение, всего этого больше нет. У меня есть работа, место, где жить, я снова общаюсь со своими друзьями. Прежде я зависела от тебя буквально во всем, а теперь все изменилось.

Изменилось куда сильнее, чем она полагала, потому что изменился и я. Вышло так, что к ней перешло все то, что было когда-то у меня. Единственной оставшейся у меня собственностью было самоосознание, стопка машинописных страниц.

– Дай-ка подумаю, – сказал я. – Я бы хотел попытаться снова, но…

Но я так долго прожил в неопределенности, что свыкся с ней; мне претила нормальность Фелисити, претила надежность Джеймса. Я приветствовал неуверенность в завтрашнем куске хлеба, болезненные восторги одиночества, интроспективную жизнь. Неопределенность и одиночество загоняли меня внутрь, раскрывали мне меня самого. Теперь возникнет неравновесие между Грацией и мною, такое же, что и прежде, но противоположной направленности. Смогу ли я справиться с ним лучше, чем то удавалось ей?

Я любил Грацию, я отчетливо понимал это сейчас, сидя напротив нее. Я любил ее больше, чем любил кого-либо другого, в том числе и себя. Особенно себя, потому что я был только на бумаге, только при посредстве беллетризации и неверной памяти. Во мне, как я выглядел в рукописи, имелось определенное совершенство, но это совершенство было ремесленным, рукодельным. Я захотел и смог наново придумать себя, но мне никогда бы не удалось придумать Грацию. Я помнил свои неуклюжие попытки описать ее через другую девушку, Сери. Я опустил многое, очень многое, а потом, заполняя лакуны, я сделал ее не более чем приемлемой. Этот эпитет никак не подходил Грации, а описать ее точно не мог никакой эпитет. Грация не поддавалась описанию, в то время как себя я описал без труда.

Но даже и так попытка сослужила мне службу. Создавая Сери, я потерпел неудачу, но зато открыл нечто другое. Состоялось утверждение Грации.

Текли минуты, я смотрел на блестящую крышку стола, обездвиженный вихрем чувств и эмоций. Мое внутреннее переживание было сродни тому, что подвигло меня когда-то взяться за рукопись: желание разобраться в своих мыслях, прояснить то, чему, вполне возможно, лучше бы было остаться неясным.

Как я отныне и навеки буду производным того, что я написал, точно так же и Грация будет впредь пониматься через Сери. Ее вторая индивидуальность, покладистая Сери моей фантазии, станет ключом к ее сущности. Мне никогда не удавалось полностью понять Грацию, а теперь Сери позволит мне понять, что же я все-таки в ней понимал.

Острова Архипелага Грёз будут вечно со мной, тень Сери будет вечно присутствовать в моих отношениях с Грацией.

Я нуждался в упрощениях, в приглаживании бурной действительности. Слишком уж много я знал, слишком уж мало понимал.

А в центре всего этого был абсолют, мое открытие, что я так и продолжаю любить Грацию.

– Я ведь очень жалею, что тогда получилось так плохо, – сказал я ей. – Ты в этом совсем не виновата.

– Еще как виновата.

– А даже если и так, я тоже был виноват. И вообще, все это дело прошлое. – В голове проплыла мысль, что ведь и это событие, наш разрыв, было неким образом определенно написанным мною. Неужели все так просто? – И что мы теперь будем делать?

– Все, что ты хочешь. Потому-то я и здесь.

– Первым делом, – сказал я, – мне нужно уйти от Фелисити. Я живу там, у них, только потому, что мне некуда больше податься.

– Я же говорила тебе, что скоро переезжаю. На этой неделе, если получится. Хочешь поселиться вместе со мной?

Сообразив, что же она такое сказала, я почувствовал всплеск сексуального возбуждения; мне представилось, как мы опять занимаемся любовью.

– Ну а ты, – спросил я, – ты-то сама что об этом думаешь?

По лицу Грации скользнула улыбка. У нас не было реального опыта совместной жизни, хотя на пике своих отношений мы нередко проводили вместе по нескольку ночей подряд. У нее всегда было собственное жилище, у меня – мое. В прошлом идея съехаться у нас даже не возникала, возможно, потому, что мы боялись друг другу надоесть. Ну а в конечном итоге это облегчило наш разрыв.

– А все-таки, – настаивал я, – если я перееду только потому, что мне некуда больше деться, ничего из этого не выйдет. Ты сама это знаешь.

– Выкинь из головы подобные мысли, а то ведь накликаешь. – Грация подалась в мою сторону, наши руки так и лежали на столике сцепленные. – У меня уже все продумано. Я во всем разобралась и все решила и только потом решила с тобой встретиться. Раньше я вела себя как последняя дура. Это я была во всем виновата, что бы ты там ни говорил. Но я изменилась, да и ты, как мне кажется, заметно повзрослел. И я понимаю, что прежде мною двигала чистейшая эгоистичность.

– В те времена мне было очень хорошо, – сказал я, и как-то вдруг вышло, что мы поцеловались, неуклюже наклонившись друг к другу над столиком.

Мы перевернули кофейную чашку, она упала на пол и разбилась. Мы начали промокать разлитый кофе бумажными салфетками, и это продолжалось, пока хозяйка не принесла тряпку. Погуляв немного по насквозь продутым ветром улочкам Каслтона, мы решили взойти на один из холмов и доверились первой попавшейся тропинке. Через четверть часа мы вышли на такое место, откуда весь поселок был виден как на ладони. На парковочной площадке Джеймсов «Вольво» стоял с распахнутой задней дверцей. За время нашего отсутствия машин заметно прибавилось, я поискал глазами и нашел среди них «Триумф-Геральд». Грация говорила мне, что умеет водить, но машины у нее прежде не было.