Кристофер Прист - Лотерея [litres]

– А тебе не приходило в голову, что ты сам и делаешь ее несчастной? – спросила Сери. – Я достаточно насмотрелась на то, как вы с ней разрушаете друг друга. Ты помнишь, какой была Грация, когда ты встретил ее в Каслтоне? Уверенной, оптимистичной… разумно строила свою жизнь. А сейчас – можешь ты сейчас узнать в ней ту женщину?

– Иногда, но она сильно изменилась, я ведь вижу.

– И все из-за тебя! – Сери закинула прядь волос за правое ухо – обычный ее жест в моменты крайнего возбуждения. – Питер, ты должен вырваться отсюда, это поможет и ей, и тебе.

– Мне некуда ехать.

– Отправься со мной на острова.

– А почему непременно на острова? – спросил я. – Почему я не могу просто уехать куда-нибудь из Джетры, как в прошлом году?

Я почувствовал, что рядом с нашим столиком кто-то стоит, и поднял глаза. Это был официант.

– Сэр, – поклонился он, – вы не могли бы говорить немного потише? Вы мешаете другим посетителям.

– Извините, – сказал я и огляделся по сторонам. Другие посетители были погружены в свои собственные заботы и ничуть меня не замечали. Мимо столика прошли две хорошенькие девушки, по перекрестку с клацаньем проехал трамвай, на той стороне бульвара муниципальный дворник подметал лошадиные яблоки. – Еще раз то же самое, пожалуйста.

Я снова взглянул на Сери. Как только подошел официант, она отвернулась, стала от меня отдаляться. Я протянул руку и взял ее за запястье, ощутил его тепло и телесность.

– Не покидай меня, – попросил я.

– А что я могу поделать? Ведь ты же меня отвергаешь.

– Нет! Ну пожалуйста… Ведь ты же правда мне помогаешь.

– Мне страшно, что ты забудешь, кто я такая, – сказала Сери. – Ведь тогда я тебя утрачу.

– Расскажи мне, пожалуйста, про острова, – попросил я ее.

Я старался говорить потише, потому что официант бросал в мою сторону враждебные взгляды.

– В них избавление от всего этого, твое личное избавление. В прошлом году, когда ты поселился в доме своего знакомого, ты хотел определить себя, исследуя свое прошлое. Ты пытался вспомнить себя. Но кризис личности пребывает в настоящем. Память позади тебя; опираясь на нее одну, ты определишь себя лишь наполовину. Ты должен стремиться к равновесию, обратиться к будущему, а Архипелаг Грёз, он и есть твое будущее. Здесь, в Джетре, ты будешь только гнить, убивая попутно Грацию.

– Но ведь я не верю в острова, – сказал я.

– Тогда ты должен открыть их. Острова столь же реальны, сколь и я. Они существуют, и ты можешь их посетить – точно так же, как можешь говорить со мной. Но в то же время они суть состояние ума, жизненная позиция. Все, чем ты занимался до сих пор, было направлено внутрь, было эгоистичным, болезненным для окружающих. Ты должен выйти наружу, утвердить и оправдать свою жизнь.

Вернувшийся официант поставил передо мною пиво, поставил перед Сери апельсиновый сок.

– Извините, сэр, я просил бы вас рассчитаться, как только вы допьете.

– А в чем, собственно, дело?

– И по возможности скорее. Благодарю вас.

Сери снова удалилась, на мгновение возникло другое кафе: убогий интерьер, пластиковые столики с пятнами от чая, запотевшие окна, ведерко для охлаждения молока и реклама пепси-колы… но затем мимо кафе проехал трамвай, из-под его дуги сыпались синие искры, и я снова увидел деревья в цвету и спешащих куда-то джетранцев.

– На Архипелаге ты сможешь жить вечно, – сказала Сери, возвращаясь.

– Ты имеешь в виду Лотерею?

– Нет… Острова, они вневременные. Те, кто туда уходит, никогда не возвращаются. Они находят себя.

– На мой взгляд, это нечто не совсем здоровое, – сказал я с сомнением. – Бегство от жизни в мир фантазии.

– Не в большей степени, чем все, что ты делал до сих пор. Для тебя острова станут искуплением. Бегством от бегства, возвращением к ориентированности вовне. Чтобы найти путь наружу, ты должен еще глубже уйти в себя. Я покажу тебе путь.

Я молчал, глядя вниз на брусчатку тротуара. Между ногами посетителей прыгал воробей, он высматривал и склевывал крошки. Мне хотелось остаться здесь навсегда.

– Я не могу оставить Грацию, – сказал я в конце концов. – Во всяком случае – сейчас.

– Тогда я уйду без тебя, – сказала Сери, начиная удаляться.

– Ты что, серьезно?

Я ни в чем не уверена, Питер, сказала Сери, ни в чем не уверена. Я ревную к Грации, ведь, пока ты с ней, мне достается роль твоей совести. Я вынуждена наблюдать, как ты разрушаешь ее, а заодно и себя. В конце концов ты и меня разрушишь.

В этот момент Сери была на диво молодой и красивой: светлые волосы, сверкающие на солнце, густой южный загар, юное гибкое тело, легко угадываемое сквозь тонкую ткань. Она сидела рядом со мной, возбуждая меня и заставляя мечтать о дне, когда я смогу остаться с ней вдвоем.

Я заплатил по счету и сел в трамвай, идущий на север. Небо затянуло, пошел дождь, и я вновь ощутил свою обычную депрессию. Сидевшая рядом Сери молчала. Я вышел из автобуса на Кентиш-Таун-роуд и свернул в грязноватый проулок, ведущий к дому Грации. Около дома я увидел ее машину, втиснутую между строительной вагонеткой и спальным фургоном с австралийским флажком на лобовом стекле.

Темнело, но в наших окнах не было света.

Что-то там не так, Питер, сказала Сери. Быстрее!

Я оставил ее на улице и сбежал по ступенькам к двери. По дороге я успел достать ключ, но дверь была распахнута настежь.

– Грация! – Я включил лампочку в прихожей и помчался на кухню. Из ее сумочки, валявшейся на истертом линолеуме, высыпалось все содержимое: сигареты, зажигалка, скомканные бумажные салфетки, зеркальце, расческа, пакетик мятных леденцов. Я сгреб все это хозяйство и поставил сумочку на стол. – Где ты, Грация?

В пустой гостиной царили покой и прохлада, и дверь в спальню была закрыта. Я подергал ручку, затем толкнул дверь, но ее чем-то заклинило.

– Грация! Ты здесь? – Я навалился плечом, дверь чуть подалась, но было понятно, что она придавлена изнутри чем-то тяжелым. – Грация! Пусти меня!

У меня тряслись поджилки, не попадал зуб на зуб. Я уже знал, что там увижу, знал с кошмарной уверенностью. Еще удар плечом, и дверь подалась на пару дюймов; теперь можно было просунуть в щель руку, нащупать выключатель и включить свет. В ту же самую щель я разглядел ногу Грации, безжизненно лежавшую на полу. С третьего толчка дверь поддалась, что-то с грохотом обрушилось, и я ворвался в спальню.

И сразу увидел кровь.

Грация лежала ничком, ее ноги свешивались на пол, юбка задралась, бесстыдно демонстрируя нездоровую бледность кожи. Ее правый сапог валялся на полу, левый был наполовину стянут с ноги и так, по всей видимости, застрял. Из взрезанного запястья толчками выбивалась кровь, на ковре, рядом с темным, медленно расползающимся пятном, зловеще поблескивало лезвие бритвы.