Михаил Успенский - Мудрец. Сталкер. Разведчик

– Так рассказать тебе, что в мире творится? – весело спрашивал он. – Что уж так тебя от нашей жизни воротит?

– Хочу оставаться самим собой, – неизменно отвечал Мерлин.

– А мы что – не остаёмся?

– Человек не замечает, как меняется. Иногда мне кажется, что я один и замечаю…

– Так ты же ни с кем не общаешься!

– А интуиция-то на что? – сказал Мерлин. – Я же старую музыку слушаю, фильмы прежние смотрю и думаю: нешто нынешние так сумеют?

– Стареешь, Колдун, перестаёшь соответствовать… Возьми хоть приёмничек!

– Засунь свой приёмничек в соответствующую полость…

– Ну как знаешь… Ладно, прости, что редко тебя навещаю – в следующий раз попробую развеселить…

…Евро здесь принимали.

Чтобы не рисковать расстройством желудка, я взял две порции блинов с мёдом и большую кружку кофе – оказался он неожиданно вкусным.

– Можно к вам? – раздалось над головой.

Я поднял глаза.

Человек этот был мне знаком давным-давно, ещё со времён книжного дефицита, – завсегдатай толкучки за стадионом. Собирал, помнится, «Библиотеку поэта». А вот имя – не помню. Может, и не знал я его по имени. Так бывает. Люди здороваются, кланяются, ведут долгие разговоры, а представиться друг другу забывают или даже стесняются – Россия не Англия. Как-то раз я бездумно поменял у него Мандельштама (мамин подарок) на «Дочь тысячи джеддаков», изданную в довоенной буржуазной Латвии… Мама даже не ругалась, не стала объяснять, кто такой Мандельштам и чего стоит Берроуз, а прочла «Стихи о неизвестном солдате»…

Вот он-то вряд ли узнал меня, а присоседиться решил единственно потому, что за другими столиками сосало пивасик наше светлое будущее: «Бей олдей, Россия – молодей!» Понятно.

– Присаживайтесь, – сказал я, постаравшись придать голосу как можно больше тепла. Одет он был почти как я – в засаленную джинсовую куртку явно с чужого плеча, на голове шляпа с маленькими полями, очки с толстыми стёклами – едва ли не те же самые… И чвель у него на груди не болтался.

На подносе перед ним стоял салатик да пластмассовая кружка с кипятком и пакетик чая, так что мне стыдно стало за свои роскошные блины.

– Курить хочется, – виновато сказал он и сел.

Столик наш стоял на открытой веранде, но прямо перед глазами у меня висела табличка: «Территория, свободная от курения».

– Да, – сказал я. – Позавчера были евреи, вчера лица кавказской национальности, сегодня курильщики и старики. Прогресс.

Он беззвучно рассмеялся:

– Как мне не повезло! Я старый горский еврей-курильщик!

В доказательство он даже достал дешёвенькую прямую трубку. Она явно набивалась не «кэпстеном», а миксом из окурков…

– Постараюсь вас защитить, – сказал я. – Хоть и не уверен, что получится. И вообще я себя переоценил: вторую порцию блинов мне не осилить, так что не побрезгуйте…

И придвинул к нему бумажную тарелку.

– Защитить? Смешно, – сказал он, но блины не отверг. – Мы, таты – горские евреи, – слыли племенем лихим и разбойным. И евреи мы по вере, а не по крови… Вот чеченцы во все времена похищали богатых людей за выкуп. А таты снимали сливки – похищали самих чеченцев… Чтобы далеко не ходить, с гор не спускаться…

– Хорошо устроились, – сказал я. – Простите, как…

– Якир Наумович, – сказал он. – Якир Наумович Эльяшев.

– Мерлин Роман Ильич, – поклонился я.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Рома! Я же отлично помню! Борода ничего не значит. Дарственная надпись на вашем Мандельштаме! Вы не в обиде?

– Да нет, – сказал я. – Дураков учить надо… Книга-то хоть жива?

Он помрачнел.

– Давно на помойке моя библиотека… Как и я сам. Меня из квартиры вместе с книгами вынесли.

– Почему? – глупо спросил я.

– Оказалось, что я брал в банке какой-то кредит… Как будто я могу доверять их банкам! Доказали в два счёта, что подпись моя…

– Сволочи, – сказал я. – А дети, внуки?

– Они уже разлетелись, – вздохнул он. – Зовут к себе. Но с нынешними ценами… Зачем вводить детей в расходы? Как-нибудь доживу по месту последней ссылки… Не в Химэй же сдаваться!

– Зря не соглашаетесь, – сказал я. – Здесь тоже не жизнь.

– А в Израиле сейчас вообще негде повернуться, – сказал Якир Наумович. – Все, кто мог, собрались. Потому что Израиль отказался от Эвакуации. Ваша Великая Алия такая великая, а Эрец такой маленький!

– Я что-то слышал, – осторожно сказал я. – Квота, палестинцы…

– Вот пусть они и едут на историческую родину человечества, – сказал Эльяшев. – Вместо нас. Во искупление всех аннексий и агрессий. Нет, спасибо, евреев один раз уже переселяли на Мадагаскар, а кончилось сами знаете чем.

– Ну, я тоже не очень-то склонен никому верить… – осторожно сказал я.

– Рома-нигилист, – хмыкнул он. – Между прочим, в этом их дурацком законе тоже, как всегда, виноваты евреи. Ну и сердобольные немцы, конечно – запретили в своё время сомневаться в Холокосте. А теперь точно так же запрещено сомневаться в существовании Химэя, коль скоро прецедент создан… Как будто человеку можно запретить сомневаться!

– Очень даже можно, – сказал я. – В России это всегда прекрасно получалось… Да, а что они сделали с краевой фундаментальной?

– Вы словно из холодильника, – сказал он. – Оптимизация закона об авторских и издательских правах! Кто же станет покупать книгу, если её можно взять на абонементе? Налицо упущенная выгода. Теперь они хотят взяться и за частный книгообмен: книга с чужим экслибрисом – срок…

– А пресса?

– Газета живёт один день, после чего прогрессивная нанобумага разлагается на полезные вещества… Да что я вам объясняю?

– Объясняйте, объясняйте подробнее… – настаивал я. Наконец-то у меня появился собеседник! Лучшего и желать нельзя!

– Что, отцы, блинчики кушаем, молодым аппетит портим?

Юнец в войлочной будённовке для парилки стоял возле нашего столика, распространяя кислый пивной дух.

– А ты воздух портишь, – сказал я. – Пошёл вон.

– Рома, не надо, – сказал Якир Наумович.

Я поднялся, вытащил янтарный чвель и ткнул парню в морду.

– Старо… ой, счастлив день! Счастлив день!

Продолжая повторять «счастлив день», красный дьяволёнок поспешно вернулся к своей компании.

Я повернулся и сел в жажде продолжить беседу. Наконец-то попался нормальный человек!

– Ну, не вся молодежь такая, – утешил меня старик. – Вы слышали про движение «Да, нет!»? Там стоящие ребятки…

– Не слышал, – сказал я, но тут лицо его изменилось.

– Мерзавец, – прошептал Эльяшев. – Кто бы мог подумать – светлый русский мальчик, мечтатель, Грина читал… Небось и стишки ещё сочинял! Продал нас за поганую висюльку!

Опять начинается, подумал я в отчаянии. То я вам посланец небесный, то змея подколодная…