Михаил Успенский - Мудрец. Сталкер. Разведчик

– А действительно – нет ли у тебя копии? – спросил я. – Интересно, что за документы. Мне Лось говорил во время последнего визита, что вот появятся у него кое-какие бумаги, тогда и моё время придёт…

– Не знаю, – сказал Дима. – Знаю, что отдал Панин за них крупную сумму. Туеву хучу бабок, как он выражался… Только вряд ли это бумаги. В наше время бумагам не доверяют…

Смотрел я на него и не знал, что с ним делать. Зла на него у меня не было. На таких зла не держат. Да и сам я не герой героич, зарекаться в своей непоколебимой верности не могу. Вот она, амбивалентность-то наша: ни добра, ни зла, ни эллина, ни иудея – чего ни хватись, ничего у нас нет… Приехали.

И Сказка почувствовал, понял, что никто его не собирается убивать, даже за грудки трясти не будет – в худшем случае обдадут презрением, так не впервой…

– А когда это ты Достигшим-то заделался? – спросил Дима, кивая на янтарный чвель.

– По случаю, – сказал я. – Всё-таки занятие… Чёрт, как вы эти чвели читаете? Ничего понять не могу…

– Это довольно просто, – отвечал Сказка. – Я тебя за вечер научу…

– Научи, – сказал я. – Хотя бы в благодарность за спасение жизни.

– В смысле? – вытаращился он.

– Шлёпнуть тебя хотели, – сказал я. – Из моей хаты. Ты не заметил, что живёшь аккурат против моих окон?

– В самом деле, – сказал Дима. – Никогда, ни разу не вспомнил. А ведь на твоей хате столько… Столько с ней связано!

Он встал, подошёл к окну и отодвинул штору. Потом резко обернулся, с ужасом поглядел на меня и рухнул.

Я бросился к Диме. Неужели… Нет, быть не может!

Не думая, выглянул в окно на свою хату. Тамошнее окно было растворено, хотя перед уходом я его закрыл на шпингалет и даже задёрнул занавески.

И ещё мне показалось, что в окне кто-то мелькнул.

… – Что-то ты мне, Сохатый, недоговариваешь, – сказал Мерлин.

Панин прилетел на Новый год – один. Он сидел в любимом кресле, а над ним – «Разбитое окно» Шагала.

– А зачем тебе наши беды, – вздохнул он. – Мне нынче отсидеться надо… Пока очередная кампания кончится… Помнишь деда Харитонова? Он рассказывал, что в тридцать седьмом возглавлял район на Алтае. И приходит к нему ночью кореш, что заведовал местным НКВД. Чекист, но не ломехуза. Так и так, говорит, Пантелеич, я тебя завтра арестовывать буду… Харитонов берёт семью, документы, деньги, в сани – и на станцию. Сели в первый проходящий поезд. И колесили по всей стране, пока деньги не кончились. Месяца три. Потом вернулись, деваться-то некуда. И, представляешь, дед Харитонов снова к прежним обязанностям приступил! У энкавэдэшников кадровая чистка прошла, мать их Софья! Никому Харитонов не нужен! Выходит, и при Сталине никакого порядка не было, – вздохнул он, словно сожалея об этом.

– А чекист? – спросил Роман Ильич.

– А что чекист? Застрелился чекист…

– Значит, можно оставаться человеком и в нечеловеческие времена, – сказал Мерлин.

– Можно, – согласился Панин. – Только недолго…

Заводить прежние разговоры о судьбах России Роману Ильичу не хотелось.

– Ну, по крайней мере, дёргаться не будешь, на часы посматривать, – сказал он. – Отдохнёшь. Ты для чего Дом Лося возводил? Вот и отдыхай. Не думай ни о чём, я тебя научу…

– Теперь, выходит, ты о моём психическом здоровье заботишься, – сказал Панин.

– Долг платежом, – развёл руками Мерлин. – Убери бутылку-то! Пойдём на лыжах побегаем!

– Экий ты спортсмен заделался! – воскликнул Панин.

Домой они вернулись, когда стало уже совсем темно. Они так и сидели в темноте, вспоминая все новогодние праздники, проведённые вместе.

– …А Болдырев каждый раз засыпал лицом в салате, – сказал Мерлин. – Почему он редко прилетает?

– Потому что на Болдырева сейчас вся моя надежда, – невпопад сказал Лось. – Но этих тонкостей тебе лучше не знать… Как ты хорошо всё помнишь, Колдун! Я эту Лялю Богатко вообще думать забыл!

– Память тренирую, – сказал Роман Ильич. – Стихи учу наизусть – самые сложные и бесполезные. И тебе советую! Ведь почему говорят «старый дурак»? Потому что ничего человек не знал, да ещё и забыл. Это раньше мудрые старцы встречались, а нынче сплошь старые дураки. И я не хочу в их ряды…

– Ну, я до такого не доживу, – весело сказал Панин.

– Почему? Вон батюшка твой…

– Не дадут дожить, – уточнил Панин. – Хоть и вращаюсь я во всяких там кругах, и все вроде друзья, все минетжеры, а всё-таки всегда я для них буду чужой. Из-за тебя, между прочим!

– Ага, – сказал Мерлин. – Смутил жидомасон чистую русскую душу книжной премудростью…

– Да, что-то в этом роде, – согласился Лось. – Уж на что я тёмный солдафон, но среди них человеком себя понимаю. А этого не любят. А за мной – дело, люди, семья…

– И не одна, – напомнил Мерлин. – Раньше бы тебе аморалку такую пришили…

– Надо уметь выбирать женщин, – гордо сказал Панин. – Не то, что некоторые… Которые… Стишки наизусть…

– А ты заметил, – сказал Роман Ильич, – что само понятие «память» исчезло из общественного сознания? Переместилось из мозгов в компьютеры?

– Я заметил, что ты вообще враг прогресса, – сказал Панин. – Компьютер – что лопата: инструмент, и не более…

– Да и ты враг прогресса, – сказал Мерлин. – Повернул назад к дирижаблям авиастроение…

– Вперёд к дирижаблям, – со значением сказал Панин. – А не прозевали ли мы Новый год с этими разговорами?

– Не знаю, – улыбнулся в темноте Мерлин. – Все часы я унёс в самую дальнюю кладовую…

…Проснулся я неожиданно счастливым – должно быть, сон был хороший, светлый. И сразу стал перебирать в уме вчерашние события.

Диму Сказку увезла неотложка.

– Инфаркт, – сказал молодой врач. – Видимо, ваше Свидетельство так на него подействовало… Кстати, не хотите у нас на станции немножко поработать? Спирт, морфий… Вот с наличкой туго.

– Извините, – сказал я. – Все дни расписаны.

– Понимаю, – сказал врач. – Повезло вашему клиенту.

– Ну уж повезло, – сказал я.

– Конечно, – сказал врач. – У него химэйская страховка.

И показал на стену. Там в рамочке висела какая-то красивая бумага с печатями. Я думал – почётная грамота…

– Что значит – химэйская?

– А то и значит, что вашего Дмитрия Евгеньевича отправят сегодня же на Простор для излечения. Вне очереди. Могут же люди себе позволить подобную роскошь… Конечно, если флэт такой шикарный!

Что за дьявол? Неужели Дима поддался всеобщему безумию?

– И вы верите, что ему там помогут? – спросил я.

– А вы не верите? – спросил врач и подмигнул.

– Идите, идите, – напомнил о себе консьерж – к нему, деловому, я бросился в первую очередь. – Мне квартиру опечатывать надо…