Лорен Оливер - Хана. Аннабель. Рэйвен. Алекс (сборник) [litres]

Моя ненависть тут же улетучивается, сменившись нахлынувшими чувствами. Щуплый Томас, парнишка, который частенько слонялся вокруг нашего дома. Тогда он старательно притворялся, будто читает. Как он превратился в пухлого мужчину с прилизанными волосами и с морщинистым лицом?

Таково воздействие времени. Мы стоим упрямо, как скалы, а оно обтекает нас. Мы глупы и верим, что неизменны, а оно обтесывает нас, обстругивает и уничтожает.

– Это случится скоро. Ты готова?

У меня пересыхает во рту. Веревке не хватает семи футов длины. Но я киваю. Я могу спрыгнуть, и при минимальном везении я не расшибусь.

– Ты пойдешь на север от реки, потом, когда упрешься в старое шоссе, повернешь на восток. Разведчики будут искать тебя. Они о тебе позаботятся. Ясно?

– На север от реки, – повторяю я. – Потом на восток.

Томас кивает. Вид у него почти огорченный. Несомненно, он думает, что я не справлюсь.

– Удачи, Аннабель.

– Спасибо, – отвечаю я. – Я никогда не сумею отблагодарить тебя…

Томас качает головой:

– Не надо.

Мгновение мы глядим друг на друга. Я пытаюсь увидеть прежнего Томаса – парня, которого любила Рэйчел. Но сейчас я даже с трудом могу вспомнить Рэйчел. Как ни странно, мне легче представить ее девочкой, склонной покомандовать. Она постоянно требовала объяснений. Почему нельзя поздно вставать, какой смысл есть зеленую фасоль и что, если она не хочет, чтобы ей подбирали пару? А когда появилась Лина, Рэйчел сразу взялась за нее. Лина семенила за ней, как щенок, с широко раскрытыми глазами, сунув толстенький пальчик в рот.

Мои девочки. Я знаю, что никогда больше не увижу вас. Я не могу, ради вашей же безопасности.

Но самая упрямая часть моей души до сих пор надеется.

Томас поднимает лежащий в углу шланг.

– Я вынужден сделать это, – тихо произносит он.

У меня все сжимается внутри. В последний раз меня обливали много лет назад. Тогда у меня треснуло ребро, и я целый месяц пролежала с высокой температурой. Меня не оставляли в покое яркие сны, полные пламени и лиц, кричащих на меня сквозь дым. Но сейчас я согласна.

– Я мигом, – обещает Томас.

Глаза его молят: «Прости».

И он включает воду.

Девушка за кассой уставилась на меня с подозрением.

– У вас нет удостоверения личности? – осведомилась она.

– Я же вам сказала: я забыла его дома.

Но я начала беспокоиться. Я проголодалась (по правде, есть хотелось всегда), и мне не понравилось кассирша с ее круглыми голубыми глазами. Шею она обмотала пестрым полупрозрачным шарфом. Он в общем-то не скрывал следов процедуры, будто его хозяйка была героем войны и с гордостью показывала всем свои боевые шрамы.

– Хэлоуэй вам пара или кто? – продолжала она и повертела его кредитную карточку в руках.

– Муж! – огрызнулась я.

Кассирша перевела взгляд на мою шею. Но я заранее старательно зачесала волосы вперед и нахлобучила шерстяную шапку на глаза, так что проблемный участок кожи был полностью скрыт от окружающих. Я переступила с ноги на ногу, но поняла, что чересчур суечусь.

Действие происходило в супермаркете «ИГА» в Дорчестере, через три дня после налета полиции на заведение Роулз. На движущейся ленте между нами кучей были свалены мои покупки. Жестяная банка с растворимым какао, два пакета лапши, гигиеническая помада, дезодорант, пакетик чипсов. Затхлый воздух пропитался дрожжами. После свирепого уличного ветра казалось, что в магазине жарко и душно, как в пустыне.

Почему я воспользовалась его карточкой? Не знаю. Может, я сделалась чрезмерно самоуверенной? Или мне на минуту захотелось притвориться, что я не беглянка и не прячусь в подвале вместе с другими беглецами (а всего нас было шесть). Наверное, я решила доказать миру, что и у меня есть дом и пара, в точности как у кассирши и законопослушных граждан.

Вдруг я устала от свободы?

– Нам не полагается принимать карты без удостоверения личности, – сообщила девица, нарушив паузу.

Я никогда ее не забуду. Черная челка и равнодушные мраморные глаза.

– Если желаете, я могу позвать менеджера, – заявила она.

У меня в голове сработала тревожная сигнализация. Менеджер – представитель власти. Значит, проблем не оберешься.

– Спасибо, не стоит.

Но та уже развернулась.

– Тони! Эй, Тони! Кто-нибудь знает, где он? – раздраженно крикнула кассирша. – Одну минуту, ладно?

Я молниеносно сконцентрировалась. Как только девушка встала из-за кассы и исчезла в подсобке, я сунула гигиеническую помаду в карман, запихнула чипсы и лапшу за пазуху и удалилась. Когда до двери осталось несколько футов, позади раздался ее крик. Скорей же! Еще три шага, два…

Но передо мной возник охранник. Он схватил меня за плечи. От него несло пивом.

– Куда вы собрались, леди? – осведомился он.

Спустя два дня я отправилась на автобусе обратно в Портленд. На сей раз меня сопровождала моя сестра, Кэрол, и, для пущей надежности, представительница Регулирующей комиссии по делам несовершеннолетних. Это была девятнадцатилетняя особа с прыщавым лицом, волосами, как пакля, и обручальным кольцом.

Я знала, что Кэрол не сумеет долго помалкивать, и оказалась права. Едва мы отъехали от автовокзала, как она напустилась на меня.

– Почему ты такая эгоистка?! – воскликнула она.

Кэрол недавно исполнилось шестнадцать (между нами – почти ровно год разницы), но она вела себя, как сорокалетняя. Кэрол не расставалась с ридикюлем, надевала красные кожаные перчатки, предпочитала черные ботинки с квадратными носами и всегда гладила свои джинсы. Лицо у нее было узкое, а нос вздернутый, словно он не одобрял меня и мои действия.

– Ты себе представляешь, как папа с мамой беспокоились? Им было неудобно!

Моя мать вызвалась пройти исцеление добровольно, одной из первых. Она отправилась на процедуру еще до того, как ту официально предписали населению. После трех десятилетий жизни в браке с моим отцом (он был очарователен и громогласен трезвым, злобен и говорлив пьяным и распутен всегда) она искренне возрадовалась исцелению. Мать тогда напоминала бездомного, который счастлив горячей еде, воде и крыше над головой. Затем наступила очередь ее мужа. Должна признаться, отцу это пошло на пользу. Он стал спокойным и практически бросил пить. Да и вообще перестал делать что-либо, поскольку до конца жизни нуждался в аппарате регулирования дыхания. Он только сидел перед телевизором или торчал перед верстаком, перебирая старые детали.

– И что? – буркнула я, нарисовала на запотевшем окне звездочку и стерла ее.

Кэрол нахмурилась.

– Что?

– Они беспокоились или испытывали неудобство? – уточнила я, изображая на стекле сердце.

– И то и другое, – выпалила Кэрол, быстро протянула руку и стерла мой рисунок. – Прекрати! – шепнула она со страхом.