О’Санчес - Суть острова [Дилогия]

– Ай!!! Умоляю! Не надо подробноостей, Ричик, я тебя прошу… Меня сейчас стошнит…

– Вот… А у них – ерунда, короче. И все, и забыли. Да? Мир? Миримся, Ши?

– Не знаю…

– Ну, Ши…

– Только ты обещай, что не будешь больше так делать!

– Как?.. Нет, я обещаю, обещаю! Только скажи – как так?

– Не ввязывайся в ненужные переделки.

– В ненужные не буду.

– И вообще не ввязывайся.

– Погоди, лапушка. Но я же детектив? Это моя работа.

– Детектив должен головой работать, как сыщик Пуаро. А не дубинкой и не пистолетом.

– Какой еще Пуаро?

– Это герой многих книжек одной английской писательницы.

– Первый раз слышу. (Угу, с понтом дела, я про Агату Кристи ничего не знаю. Зато – чужое вопиющее невежество отлично отвлекает собеседника от переживаемых страданий)

– Боже мой!.. Ты не человек, а монстр, Ричик. Горюшко мое. Вместо того, чтобы рисовать всякую дурь и кулаками махать, лучше бы книжку лишний раз почитал…

– Книжку? Книжка выпадет из моих исхудалых ослабевших рук, так что сегодня лучше и не пытаться ее держать.

– А-ах, я забыла… Ты же голодный, мой бедный… Идем скорее на кухню. Там же все остыло… Идем, давай свою исхудавшую руку и я тебя донесу до кухни. Знаешь, как сестры милосердия носили раненых бойцов на полях сражений?

– Нет, не видел. Но я сам дойду, поскольку не хочу, чтобы моя сестра милосердия надорвалась. А хочешь, я тебя на руках до кухни донесу?

– Ты же вконец ослабел?

– Но не настолько же…

Это был непростой для пищеварения ужин: Шонна то и дело соскакивала с улыбок в слезы и переживания. Соответственно, я делил свои силы по двум направлениям: ужин и утешения.

– Ричик, а где твой револьвер?

– Пистолет?

– Ну да. Где он у тебя сейчас?

– В одежном шкафу. В спальне, на своей полочке, в глубине. В кобуре.

– А он заряжен?

Я призадумался, потому что навскидку было не вспомнить, очень уж вечер был горяч.

– Надо посмотреть… А!.. Нет, не заряжен. Я обойму вынул, затвором два раза щелкнул. А что?

– А вообще как? Обычно он заряжен?

– Ши, детка моя, я не совсем врубаюсь… Когда как. По работе и вечерами на улице – всегда заряжен, всегда на предохранителе. А дома – разряжен, конечно. Пружину-то из обоймы надо беречь, не то подведет когда-нибудь в неурочный момент.

– Но в самом пистолете ни одной пули не остается? А то в фильмах часто показывают…

– В фильмах покажут. Нет, только неграмотный осел может дослать патрон в ствол и там оставить. Я так никогда не делаю. Так, а в чем дело, почему ты спрашиваешь?

– А ты не догадываешься? Дети. Они уже достаточно выросли, чтобы забираться во все места и все находить. Ты никогда об этом не задумывался? Элли девочка – и то сумела натворить дел. А Жан может найти пистолет и затеет поиграть папиной игрушкой. Понимаешь?

– Гм. Понимаю. Но у меня все разряжено и хранится отдельно. Кроме того, пистолеты сами не стреляют, стреляют люди. Если парень сызмальства научится понимать что к чему и правильно обращаться с оружием…

– Наш Жан???

– Да, а что? Сейчас ему рановато, конечно… А ты вспомни: Марлон Ричардс, сын Кифа Ричардса, в середине семидесятых когда, всегда папиным пистолетом игрался, особенно если папа весь был переширянный героином и за себя не отвечал…

– Ой, мама! Лучше бы ты этого не говорил!..

– А что? Все знали, что когда пистолет у Марлона, можно не беспокоиться о папиных «вольтах». И парень-то был немногим старше Жана…

– Рик! Ты… сегодня целенаправленно надо мною издеваешься. Ты так и скажи: решил меня уморить, свести в могилу. При чем тут твои вонючие наркоманы из «Роллинг Стоунз»? Это наш сын. Я не допущу, чтобы…

– Тихо. Шонна, умерь пыл. Я тоже не допущу. Но парень не должен играть в куклы и носить платьица, понятно? Понятно?.. Я все учту, что ты сказала, и трижды утрою все меры предосторожности. Так?

– Ты очень часто в последнее время стал повышать на меня голос, Ричик.

– Извини. Если я и говорю сегодня громче обычного, то это из-за нервов и обилия впечатлений. Но мои крики никак, ни в коем случае не направлены на тебя. Понимаешь? Ну… Вытри слезки.

– Я и сама, Ричик… Ты только не сердись на меня… Я разве что с ума не сошла сегодня. Я сразу папу попросила, чтобы они к нам заехали и детей забрали…

– Погоди, а почему они не в садике были? – тут моя Шонна покаянно вздыхает и вновь начинает истекать слезами.

– Я… как услышала по радио… сразу помчалась их забирать… Сначала к тебе на работу позвонила…

– Понятно. Вирус паники называется. Между прочим, благодетельный материнский инстинкт подсказал тебе оптимальнейшую линию поведения. Ты молодец.

– Как это? – Шонна смотрит на меня недоверчиво, не взялся ли я ее прикалывать на сон грядущий? Нет, конечно. Я не прикалываю, а убалтываю, снимаю с моей дорогуши напряжение.

– Императив природный: при угрозе, или намеке на угрозу – все семейство под крыло, в поле зрения и в пределы досягаемости. Когда угроза миновала – сделала следующий правильный шаг: детишек на микроканикулы к дедушке и бабушке, подальше от маминых переживаний. Ты поступила как положено. Дай я тебя поцелую.

– Ричик, можно мы не будем сегодня, я просто никакая.

– Я же только поцеловать. В щечку, без развратных намерений. Ну-ка… Во-от. И все. И пойдем в кроватку. Включим телевизор и ты заснешь. Пойдем…

Шонна заснула, а я нет. Раньше всегда я первый засыпал, но с некоторого времени пошли подвижки в издавна заведенном порядке: меня стала посещать бессонница.

Вспомнился почему-то кленовый лист, прыгнувший на ветровое стекло моего мотора… Я собирался, собирался его нарисовать, да так и не собрался. С работы меня не выгнали, по-моему, даже и не собирались этого делать, а теперь я подтвердил свою ценность, хотя бы тем, что частенько приношу заказы от новых и старых клиентов. Папахен мой сохранил в себе человеческое и живет, нашел в себе силы чего-то хотеть и добиваться… Шонна постоянно где-то учится, какие-то работы пишет, мечтает стать журналисткой, писать для модных глянцевых журналов…

Я – тоже не промах, но… Какой-то я нерешительный. Да, болтаюсь, плыву по течению, которое, между прочим, всегда вниз, а не вверх. Шонне вру, детей почти не вижу, работой не живу, не горю, в рисовальческом деле застрял на одном месте, разместил его в системе предпочтений – «по остаточному принципу»…

Раньше-то я думал, что одиночество – это выдумки поэтессок и поэток, не вышедших из прыщавого возраста, а теперь – как-то так, что-то, где-то, в чем-то – начинаю осознавать реальность подобного ощущения. Вроде бы, весь я, все двадцать четыре часа в сутки нахожусь среди людей – вот и сейчас обнимаю одного очень хорошего человека женского пола – и в то же время…