О’Санчес - Суть острова [Дилогия]

На самом деле, несмотря на внешнее убожество, все в комнате сделано весьма прочно (я специально попытался стул расшатать) и удобно для очистки от пыли и грязи, но убирает, вытирает, подметает в комнате лично отец, и только он. Здесь он скрывается от мира и думает… Хрустальную пепельницу приносит и уносит самолично, она – не часть комнаты, потому что отец старается не курить в ней, даже когда уходит туда спать. Дверь в сие святилище закрывается на ключ, которых всего два: основной у отца и запасной у Яблонски. Никаких тайников и сейфов в нем нет, никаких иных секретов, кроме самой склонности к подобным странностям – нет. Чудак, право слово, но в последнее время я стал лучше его понимать, и по данному пунктику – в том числе. Женщины вокруг отца так бы и вились хищными стаями, если бы он не был столь сдержан и аккуратен в связях, но богатство не вскружило ему голову и не сделало расточителем: проституток он игнорирует, а добропорядочных женщин и девиц предпочитает арендовать, нежели вступать с ними в дополнительное, помимо секса, общение… Говорит, что такой стиль – гораздо менее затратен для нервов и кошелька. Про отцовских женщин мне Яблонски сплетничает, предварительно выяснив, что я отношусь к этому благодушно, без осуждения. Жилище, повторяю, роскошное, вполне на уровне того, что я видел у Чила и Ванды, но Яблонски постоянно упрекает отца в скупердяйстве и неумении жить на широкую ногу. «Такие-то интерьеры, Сигорд, и я бы мог себе позволить, а вам уже должно быть стыдно в них… – Перед кем это мне должно быть стыдно? – Хотя бы перед вашим сыном… и перед обществом! – Чихать я хотел на общество. Коли „и ты можешь себе позволить“ – отчего не позволяешь, только меня пилить горазд? Завел себе мажордома на свою голову. Правильно говорят: каждый жрец – надзиратель за богом своим. Давай, махнемся квартирами, я не против. – Но я против, а вы демагог! Вы хотя бы обо мне – подумали, о моем статусе мажордома, раз уж вы о нем упомянули, каково мне здесь ютиться!? – Блаженны ленивые, ибо им и так сойдет. – Вот, вот где сами-то проговорились: кто из нас – ленивый, кто? – Слушай, Ян, не доставал бы ты меня, а? Я в имение езжу? – езжу. Офорт рембрандтовский купили? – купили. Где он, кстати? Здесь, или… – В вашей спальне висит, уже третью неделю! – Не кипятись так, Яблонски, ну давай, я тебе ферзя фору дам – авось – размочишь „сухаря“… – Мне ваших подачек не надо! Давайте еще одну, без ладьи. Потом ужин.»

Яблонски бдительно смотрит, чтобы весь ужин, обязательно включающий в себя овощной салатик трех видов, фруктовый салатик трех видов, рыбу либо нежирное мясо трех видов, проходил по всем правилам хорошего тона, и только к чаепитию позволяет хозяину дома и его сыну, то есть мне, расслабиться, пить и есть по-плебейски, вне этикета. Да и сам отставляет в сторону посох и с аппетитом вливается в нашу маленькую компанию. Но не раньше, чем отпустит или выпроводит подальше от столовой Алису и Анджело.

Каково потом возвращаться, из всего этого материального великолепия и морального благополучия, к себе, в однокомнатную квартирку, которая вся размером меньше овощной оранжереи в мансарде (Яблонски одержим манией экологически чистой пищи, личным трудом пытается выращивать огурцы и патиссоны, для чего нанял двух агрономов, один – для сельскохозяйственных угодий, другой для городского жилья)? Но мне и в голову не приходит завидовать благоденствующим старикам, мне и моей квартиры достаточно, я и в ней себя… Нет, не отлично, не хочу врать, я паршиво себя в ней чувствую. И в хоромах у отца не многим лучше, и… и… Есть только одно место на земле, где я мог бы обрести счастье… Но испытанное счастье более всего похоже на услышанное эхо: вот оно, со всех сторон… отовсюду… всюду… один миг… и навсегда ушло, осталось в воспоминаниях, которые такое же эхо нашего бытия. Однажды, после тяжелейших раздумий, я пересилил себя и позвонил… чтобы попытаться… поговорить… объяснить… Ответ и настрой все те же: нет, Ричик. Трубку кладу, а у самого руки дрожат. Позор, мужчина должен уметь держать удары и отвечать за свои поступки, не тряся губами и конечностями. Нет – значит, нет, надо жить дальше.

Поговорил я с нашим генеральным, которого уже с год примерно, называю по имени, хотя и на вы: Глен. Я – один из его заместителей. Решил с ним посоветоваться насчет мести уголовникам.

Если с одной стороны судить, когда уже времени порядочно утекло, вроде бы и уважительных причин для мести нет: те выполнили свои обещания в полном объеме и ушли во мрак, откуда появились, мои бока и живот еще раньше забыли о побоях, воспоминания о страхе смерти притупились, чего еще надо – казалось бы?..

Но сегодня они исчезли, а завтра – вновь проявились, проявятся, то есть, они угрожали нам и нашим близким, принуждали совершать поступки, которые им нужны были, а не нам… Отцу мерзко вспоминать те дни, я же вижу, Яблонски тоже вздыхает и охает, хотя задет событиями самым краешком… Но я решил посоветоваться с Гленом. Раскололся – куда было деваться – об истинном масштабе финансовых гангстерских претензий и всего, тьфу-тьфу-тьфу, благополучно закончившегося дела. Генеральный наш не ведает чувства страха, не испугался и тут: уголовников не боится, и мне отказывать в помощи – тоже. Но объяснил отказ по-человечески, подтвердил и мои догадки, мою инфу. Смысл его речей – бесполезно. Тот случай, когда с ведром бросаются вычерпывать наводнение. Какие-то очень влиятельные люди из организованных преступных структур оказались в критическом положении, потому что доверенные им «общаковые» деньги смыло финансовым цунами, а общак – складчина, которую собирают сотни и тысячи уголовников, порою долгие годы, – это такая ответственность перед миром (в данном случае – перед гангстерским миром города Бабилона), которую ни грозным видом, ни перестрелками, ни взятками – не облегчишь: соберутся на сходняк, преодолев для этого все внутренние противоречия, и покарают, не глядя на авторитет «укосившего», и никто из приближенных его пальцем не пошевелит, чтобы защитить своего босса. Карают обычно смертью. И если бы не могучая лапа заступившегося, и не его идея насчет «симметричного» способа возврата – не миновать бы замечательного события: сходки и казни одного из бабилонских «дядек» – больших гангстерских главарей столичного подполья.

– А не врут ли, насчет… Ну, убил Президента, ну сбежал, но на одном этом авторитета не построишь?..

– Мог и не убивать, авторитета бы ему не убавилось.

– Хорошо, иначе спрошу: не легенды ли – все эти шорохи вокруг него? А реальный человек…

– Не легенды. Мне лично доводилось… краями… иметь дело с важными людьми, которым требовалось третейское решение, за каковым они обращались к урке, к твоему… Стивену… И безропотно его принимали, Рик. Вместо того, чтобы попытаться выдать его властям и обрести многомиллионный куш, либо немедленное прощение за любые собственные грешочки. Не легенда – а живая легенда, по слову которой – на Марсе достанут. И вряд ли ты и я сумеем обеспечить охрану себе и своим близким лучше президентской. Ты меня понимаешь?