О’Санчес - Суть острова [Дилогия]

– Ну что вы опять всякую чушь мелете, Сигорд! Как будто бы эти ничтожные кроения могут иметь для меня хоть какое-нибудь значение! Как вам не стыдно!

– А чего мне теперича стыдиться, с эдаким-то бумажником? Нет, погоди, ничтожные… Четыреста пятьдесят поделить на пятьдесят – это будет девять. А если не на пятьдесят, а на сорок девять поделить, то выскочит совсем иная сумма… На сто восемьдесят три с половиной тысячи талеров у тебя могло быть больше: вот, посмотри! Широко зажил, я смотрю, если ему такие деньги – мелочи. Ладно, не хочешь – мне же лучше.

– Ну хватит же! Вы лучше скажите по поводу завтрашнего вечера – я вам не очень нужен буду? – Яблонски едва не лопается от самодовольства и Сигорд осторожно, заранее чтобы не спугнуть, подтрунивает над ним.

– Ну… Нет, никаких планов и приемов у меня нет ни на сегодня, ни на завтра. Собрался куда-то?

– В оперу. «Ла Скала» приезжает, я иду на «Аиду».

– Один идешь? – Сигорд даже глаза прикрыл: вопрос должен звучать естественно и невинно.

– Гм… Какое это может иметь значение… Со знакомой.

– А… сколько лет знакомой? (Ай, досада! Не так надо было спросить, не в лоб. Теперь уже поздно, Яблонски заметил ухмылку!..)

– Отстаньте от меня, ради бога, с вашими подковырками! Я на сексе не помешан, в отличие от некоторых. – Яблонски последний раз прошелся платочком по жезлу, небрежно поставил его на место, в специальный стеклянный шкаф, а сам, сердитый, забрался с ногами в кресло напротив. Он очень любил сидеть так, скрючившись, обхватив руками колени, но никогда не позволял себе этого при посторонних, даже при сыне Сигорда, визиты которого в родительский дом он очень любил.

– Понимаете, Сигорд, я – человек в возрасте (вы, впрочем, тоже), но даже и не в возрасте дело. Вот я общаюсь с женщиной, которая мне нравится. Мне радостно глядеть на ее белые зубки, когда она улыбается, у меня сердце стучит как рэйв-барабан – стоит мне взять ее наманикюренные пальчики и поднести к губам. Я в восторге – тихом, замечу, крики мне не свойственны – когда она смеется моим шуткам и когда ее ушки чуть краснеют, когда она замечает мой с нею флирт… Я могу беседовать с нею о Равеле, о сексе, о политике, в конце концов, и о любви… И я вовсе не вижу в распаленном своем воображении все эти сладострастные порнографические сцены с ее и моим участием… Хотя вовсе не факт, что всегда откажусь от подобной реальности… Нет, я человек из костей, кожи и мяса, как все… пусть пожилой человек, но… Однако, высшая радость для меня есть и будет, и всегда была, даже в юности – это соприкосновение душ, сладость общения, несмелые намеки на сближение с ее стороны, азарт охотника с моей… Нет, не охотника, но созерцателя, человека, который идет по лесу или по лугу, или вдоль берега моря, смотрит, улыбается, поет, вдыхает полной грудью, наслаждается, без намерения рвать, стрелять, выкапывать, вылавливать… И здесь нет мне разницы и горя в том, что мне под семьдесят, а ей нет еще тридцати…

– Ага, ей, стало быть, тридцати еще нет! А ее родители в курсе ваших отношений? Извини, разговоров о политике?

– Все. В последний раз. Я в последний раз вам что-нибудь рассказываю! Зарекался ведь, зарекался.

– Не сердись, Яблонски, что я такого сказал? Я же ничего обидного не…

– Всякий раз, когда я вам раскрываю что-либо из задушевного, Сигорд, я неминуемо об этом горько жалею. Всякий раз.

– Ну извини. Я наоборот хотел позавидовать и порадоваться за тебя…

– Не надо мне вашей зависти. Гм… Ну что, быть может, «безлимитку» сгоняем, а то так суббота и пройдет безо всякой пользы…

– Расставляй. Ладьи хватит тебе?

– Хватит. Но вы напрасно зазнаетесь, я уже понял ваши излюбленные приемы и ваше Ватерлоо не за горами.

– Заранее боюсь. А где…

– Здесь она, под газетами, только в ней, по-моему, газ кончился. Если вы их уже прочитали, я уберу?

– Да, убери.

Эдгар Шредер, как и ожидал, угодил во вторые замы к мэру Бабилона, господину Цугавара, который, будучи ловким царедворцем и уживчивым человеком, и при новом президенте легко удержался на своем посту. Мастертон вообще не жаловал перемен, ни кадровых, ни организационных, однако силовых министров невзлюбил всех троих, дружно. Сабборга недолюбливал и досаждал придирками, Доффера разве что терпел, а министра обороны – кряхтел, кряхтел, да и поменял на бывшего своего зама в Генштабе, генерал-лейтенанта Роу. Шредера он, поколебавшись, сунул все же не в первые, а вторые замы, но с перспективой роста, по крайней мере, так ему пообещал во время пятиминутной аудиенции лично он, господин Президент Мастертон. У мэра был один первый зам и два вторых, помимо Шредера, все трое – люди в возрасте, за шестьдесят, в то время как Шредер только-только сороковник разменял. Его социальный вес в обществе заметно возрос, но на благосостоянии это почти никак не успело отразиться, если не считать скромного повышения чиновничьего оклада, с ежемесячных восьми тысяч талеров, до пятнадцати. В то же время расходы возрастали стремительно: жена, дети, истомившиеся в иневийской ссылке по столичному шику, хотели жить широко и тратили как сорили, не глядя в цены. Сам Шредер также вынужден был обновить все, от жилья и машины, до гардероба. Дом в кредит – но роскошный, опять же загородный дом… Пати для старинных друзей (все с положением в обществе) – и то влетело в такую копеечку, что пришлось распечатать загашник с осторожными иневийскими накоплениями, а единожды распечатанный, он напрочь утратил свойство хранить в себе накопленное – словно штормовым ветром выдувало оттуда деньги… И как прикажете увязывать концы с концами? На мальчишнике, в промежутке между безобразиями, он осторожно поделился будущими проблемами с ребятами, с тем же Михаелем из Конторы, который почти как брат ему был в юности, с Айзеком, другом детства, ныне вице-президентом одной из крупнейших страховых компаний страны, с Пабло, директором и владельцем риэлтерской фирмы – все дружно обещали помочь, но… Помогут, конечно, они – ему, он – им, но когда это все будет?

Если бы не иневийские связи, скромными золотыми ниточками потянувшиеся вслед за ним, в столицу, было бы вовсе кисло, а так – ребята, подрядчики из местного муниципального бизнеса, поддержали его впрок, своего рода безвозмездными авансами… Условно безвозмездными, без договоров и намеков, но с расчетом на сохранение сотрудничества в деле разграбления небольшого кусочка огромной городской казны. Или большого кусища, это уж как повезет. А казну – раз уж взялся за гуж – следует пополнять всемерно, на всеобщее благо, общественное и личное, но для этого трудиться, не все только отначивать. Предпринятые попытки возродить деловые и доверительные отношения с инвестиционной группой покойного Лауба закончились пшиком, потому что наследники умели только мотать и ругаться меж собою, причем не под ковром и не за кулисами, а публично, с помощью судов и желтой прессы… Неподалеку крутились темные людишки, гангстера, подставные лица от них, но этого Шредер сторонился всегда: вход туда талер – выхода нет. Или, по крайней мере, слишком велик риск позорного разоблачения, и неминуем шантаж по поводу позорного разоблачения… Да и не по рангу ему теперь, даже если бы и захотел.