Юлия Зонис - Боевой шлюп «Арго» [сборник]

– Вы не понимаете! – Сейчас раздражение охватило уже Дайдзиро. Пишет эта холеная куколка стихи или нет, женщине не осознать всего величия творимого учителем чуда.

– Чего же я не понимаю? – с усмешкой спросила Мисаки, чуть заломив левую бровь.

Дайдзиро неожиданно загорелся странным желанием – схватить женщину за горло и основательно придушить, чтобы язвительное выражение на фарфоровом личике сменилось гримасой ужаса. Он глубоко вдохнул и призвал на помощь ори.

– Вы не понимаете того, что для ушедшего в Киган-ори все происходящее там – отнюдь не иллюзия. Мы действительно проживаем эти чужие жизни. И Акира выбрал самое трудное. Вечный бой и вечное поражение, борьба на границе невозможного… Как же вам объяснить? Вы видели когда-нибудь поединок икэсугиру?

Мисаки передернула плечами:

– Отвратительное зрелище.

– Вот поэтому вам и невозможно объяснить разницу между глупостью и величием. Икэсугиру, умершие и продолжающие вечно сражаться, вкладывающие всё в каждый бой, потому что любой поединок для них – последний. Потому что они дерутся уже за границей смерти… Когда я был с учителем в его ори, меня часто охватывало похожее ощущение.

Женщина хмыкнула:

– Это легко объяснить, и, увы, мой друг, в этом нет никакого величия и благородства. Все войны, в которых вы там участвовали, все эти отряды сопротивления, которые вашему учителю угодно было возглавить, – все давно уже проиграно. Настолько давно, что даже следа от полей сражений не осталось. Проживать чужую жизнь, проигрывать чужие битвы – это, поверьте мне, совсем не сложно и не требует ни особенного ума, ни чести…

– Вот поэтому он и остался! – воскликнул Дайдзиро в крайней ярости. – Потому что ему надоело ощущать тот мир чужим. Потому что он чувствовал, как это нечестно – каждый раз возвращаться сюда и сочинять великую музыку, когда его соратники, те, кто делил с ним хлеб и готов был прикрыть его от вражеских пуль, остаются там и погибают. Потому что, как бы ни были прекрасны его творения, сэнсэй чувствовал, что это упоение чужой печалью, использование ее для создания шедевров – паразитизм. И он решил сделать Первый Мир навеки своим…

– Это он вам так сказал? – снова с выводящим из себя высокомерием перебила Мисаки.

– Акира не объяснил своего решения. Просто отказался идти со мной… – Дайдзиро болезненно поморщился, отгоняя воспоминание: маленькая комнатка с неровно выбеленными стенами, шелушащимися известкой. Недалеко, шагах в ста, гомонил портовый рынок, торговки рыбой перекрикивались и ссорились, чалились шаланды. Над горизонтом вставала пыльная стена, предвещая ранний сирокко, и зло и коротко билось о причалы желтое море.

У учителя совсем не было времени, к нему то и дело вбегали какие-то бородатые люди с депешами. На сапоги курьеров налипла пыль, от них несло по´том, глухим и гнилым запахом болотища, где расположились лагерем отряды… Новые люди спускались с гор, и всех их надо было накормить, одеть, обуть, кое-кого и лечить – в этом году на побережье свирепствовала желтая лихорадка. Раздать оружие, хоть как-то обучить, прежде чем они погрузятся на баркасы и фелюги и поплывут – навстречу собственной смерти, всегда и неизменно собственной смерти. Смерть пахла болотом и лихорадкой, по´том и пылью. Учитель раздавал приказания, подписывал бумаги, то и дело инспектировал лагеря и верфи, и у него совершенно не было времени на вконец отчаявшегося и запутавшегося ученика. И когда пришли первые известия о приближении вражеского флота, Дайдзиро собрался с духом и сказал: «Нам пора назад». Слова чужого и в то же время более близкого, чем родной, языка, перекатывались в глотке шершавыми камешками. Нам пора назад, пора оставить этот мир смерти, предоставить его собственной судьбе, вернуть законным хозяевам позаимствованные на время тела – гибель поджидала хозяев за углом, за той немощеной улочкой, за тем двором с полощущимся на веревках бельем. Пора назад, пора закончить мистерию, чтобы стоящий на галерее Император и его свита смогли наконец усладить сердца невиданной гармонией, чтобы (и это тоже была причина, но Дайдзиро стыдился признаться в ней и самому себе) Господин Отец понял, что младший сын вырос не таким бездельником, как старший.

Акира, услышав (не с первого и не со второго раза) голос принца, поднял голову от бумаг, и юноша отшатнулся в ужасе. В глазах учителя стояла та же самая смерть. Глаза опустели до дна, до тех маленьких черных колодцев, сквозь которые глядит в мир душа. Тяжелое, отекшее от долгой бессонницы и напряжения лицо, прорезанное глубокими морщинами, желтый лоб, лихорадочный румянец на скулах, трехдневная щетина… Да Акира ли Бисямон перед ним?

Сидящий за столом провел ладонями по лицу, будто сдирая паутину усталости, и взгляд его прояснился.

«Ты уходи, Дайдзи, – сказал он. – Уходи, тут сейчас такое начнется… Я остаюсь».

«Но…»

«Вот что. Я хотел тебе сказать, уже давно собирался и всё забывал. Ты знаешь, у нас с господином Моносумато не слишком приятельские отношения. Он считает меня эдаким декадентом, выродившимся аристократиком, играющим то ли в детские, то ли в преступные игры. Я, со своей стороны, нахожу его крайне неприятным человеком, в высшей степени способным на любую подлость. Тем не менее мне жаль, что нам так и не удалось как следует поговорить. Мне кажется, мы сумели бы найти общие точки. Он видел куда больше любого из нас. Он разбирается в политике варваров… – Тут учитель оборвал самого себя и улыбнулся невеселой улыбкой. – Видишь, Дайдзи, как сильны вколоченные с детства предрассудки? Я называю межпланетников варварами и гайдзинами [6], а в сущности, они намного более могущественная и развитая цивилизация, чем мы».

«Развитая?! Да они все как один торгаши и убийцы…»

«Во-первых, наверняка не все. Во-вторых, мы сами себя убедили в их порочности, чтобы оправдать свой выбор. Утраченное наследство, упущенные возможности, тысячи лет застоя… Ах, Дайдзи, каким облегчением для меня было окунуться в ори Первого Мира, где люди жили – живут – по-настоящему! Каким облегчением и каким сладким ядом. Я пристрастился к нему, я уже покойник. Все, что я могу сделать, – это умереть, сохранив хоть какое-то подобие достоинства. Но ты молод, ты еще не отравлен. Поговори с Хайдэки. Он груб, он мелочен и хитер, но он видел в сотни раз больше, чем любой из нас. Он не боится мира. Напротив, мир боится его».

«Я не боюсь…»

«А вот я боюсь. У Моносумато-но Хайдэки железная хватка. И он очень обижен на нас, в особенности – на твоего отца. Из мести, из соображений выгоды или даже из более чистых побуждений – я не думаю, что он испорчен окончательно, – но он попытается втащить нас в Конфедерацию. Хитростью – таково будет его первое побуждение. Или, если понадобится, силой».