Михаил Ларин - В чужом доме

В среду Кирилл проснулся со страшной головной болью. Осторожно, чтобы не разбудить жену, встал с дивана. Не включая свет, долго ёрзал по полу ногой — искал тапки, которые перед сном снял где-то рядом. Наконец понял, что Верлена, как всегда, поставила их у двери. В аптечке разыскал начатую болеуспокаивающую конвалюту. Для верности достал две таблетки и, хлебнув немного воды, глотнул сразу обе.

У него никогда ещё так не болела голова. Сказать, что это отзвук вчерашней вечеринки, — значило ничего не сказать. Нет, дело не в том, что пил. Но почему так раскалывается голова?

Кирилл подошёл к окну. За стеклом был утренний сумрак, который съедал бледный туман. Хотел приготовить кофе, но раздумал. Несмотря на выпитые таблетки, боль не унималась. Что-то исподволь, но упрямо врывалось в сознание, напоминало о себе.

Внизу тихо, словно крадучись, прошуршала шинами легковушка, и снова всё замерло. Только в висках, как кузнец по наковальне, с завидной последовательностью бил молоток…

«Чем я провинился и перед кем? Почему каждую среду повторяется эта страшная экзекуция?» — подумал Кирилл.

Прошёл в кабинет, сел в кресло и взял первую попавшуюся книжку. Не успел даже раскрыть её, как на него упало то, что вот уже на протяжении месяца мучило, адской болью разливалось по телу.

«Но ведь я должен, обязан был забыть всё! Ведь это случилось так давно!..»

С тех пор, как наш новый шеф оказался на Спутнике, прошло почти двадцать пять лет. А впервые я встретился с его пронзительными колючими глазками, когда был совсем юным. Шеф тогда появился в аудитории неожиданно — едва начался урок. Не обращая никакого внимания на учителя, старик в сопровождении целой свиты не спеша осмотрел помещение. Затем, едва не застряв в проходе, подошёл к нашей парте и ткнул похожим на сосиску пальцем в меня и моего товарища и неприятно прохрипел:

— Они пойдут со мной.

Учитель кивнул лысой головой и мигом подскочил к нам:

— Собирайтесь! Побыстрей! Книжки и тетради возьмёте потом.

— Они им не понадобятся, — опять прохрипел старик и, окинув взглядом класс, показал ещё на одного ученика. — И этот.

Раньше мы знали только две дороги от интерната, где учились, к небольшому ручейку, который впадал в бассейн, и к столовой. Дальше мы не могли ступить ни шагу- за нами пристально следили преподаватель и его помощник робот. Теперь же, обойдя ручей и бассейн, опасливо озираясь, мы топали извилистым полутёмным коридором за стариком, который, казалось, не замечал нас.

Наконец он остановился, приоткрыл массивную дверь, из-за которой на нас упал резкий дневной свет. Толстяк пренебрежительно сказал.

— Всё. Пришли. Отныне вы будете экспериментаторами. Мы не понимали тогда, в чём смысл этих слов. Да и где ребёнку, который едва научился читать, знать о таких вещах.

Как утята за уткой, мы вошли следом за стариком в большую светлую комнату. Сразу же подбежал низенький рыжебородый мужчина. Он, как и наш бывший учитель, Иван Степанович, послушно уставился на старика.

— Они будут экспериментаторами, — резко бросил дед, и, даже не взглянув на нас, быстро вышел из комнаты.

Бородатый, облегчённо вздохнув, улыбнулся, подошёл ближе и похлопал меня по щеке.

— Давайте познакомимся, дети, — приветливо сказал он, и мы, наверное, подсознательно сразу же почувствовали, что у этого рыжебородого по-отцовски доброе сердце. — Меня зовут сэр Клиффорд. А как вас? Ну вот, например, тебя? — Бородач обнял моего товарища.

— Двести двенадцатый, господин, — заученно выпалил Жора.

Сэр Клиффорд ничего не сказал, но я увидел, как тёплые карие глаза его сразу посуровели.

— Имя у тебя есть, детка?

— Так точно! Двести двенадцатый, господин, — опять отрапортовал Жора, даже не моргнув глазом.

— А мама как тебя называла?

— У меня мамы не было, — ответил Жора, вновь стукнув каблуками маленьких ботинок.

Сэр Клиффорд вздохнул и обратился ко мне:

— Ты тоже не знаешь, как тебя зовут?

— Ки-Кирилл, — запинаясь, ответил я, поскольку очень давно не произносил своё имя. У меня тоже был номер.

— Вот и прекрасно, — подобрел сэр Клиффорд и, проведя рукой по своей рыжей бороде, словно снимая с неё паутину, прижал мою голову к цветастой рубашке, которая плотно облегала его круглый животик. — Всё-таки ещё не забыл!

Через час мы все сидели у стола и, перебивая друг друга, весело рассказывали сэру Клиффорду о себе, о своих радостях и огорчениях. Сэр Клиффорд стал для нас не только учителем, с которым можно было посекретничать о самом необыкновенном и непонятном. Он стал для нас и вторым отцом.

Но это продолжалось недолго. Месяца через два учителя забрали от нас и посадили за решётку. Об этом мы узнали не тогда, а через четырнадцать лет, когда нас посвятили в экспериментаторы. Мы узнали и ещё об одном. Оказывается, Зрода, нашего шефа, выслали с Земли за преступления, которые он совершил на нашей родной плачете. Зрод давно хвастался перед коллегами, что создаст что-то такое, «страшненькое», от чего у всех землян волосы дыбом встанут. Его слова все воспринимали как шутку. Но Зрод своего всё же добился. Он создал в подпольной лаборатории смертельно опасный для всего живого вирус и собирался его применить. Человечество было на грани катастрофы. Случайно об этом узнали учёные. Был суд, и Высшая Комиссия решила выслать Зрода на Спутник.

Да, шеф больше не прилетит на Землю. Он умер для неё сразу же после того, как в последний раз за ним закрылись люки транспортного корабля, который вёз приборы и оборудование для только что организованного в космосе исследовательского института. Его мы называем Спутником. Это случилось так давно…

И с тех пор он живёт здесь, руководит огромным институтом. Возможно, именно поэтому он так суров с нами, сотрудниками многочисленных лабораторий Спутника!

Я сейчас как у разбитого корыта. Доложить о том, что сегодня не выполню распоряжений шефа, не мог. Но исполнить всё то, что он велел мне, было не под силу.

Не потому, что сегодня я должен после очередного эксперимента прибыть в пятнадцать ноль ноль в центр, и не потому, что настроение у меня было паршивенькое — испортили ещё поутру, когда подсунули этот проклятый эксперимент, а скорее потому, что именно в этот день, двадцать девятого ноября, я впервые мог вести разговор о поездке на родину, где не был почти с дня своего рождения. Именно сегодня я имел право напомнить об этом даже шефу — бездушному старику, у которого, казалось, не осталось ничего человеческого: приноси исполненную в сжатые сроки работу, а имеешь ли от этого удовольствие или нет — всё равно. Но систему подсматривания за всеми нами, экспериментаторами, на Спутнике отработали на славу. Везде, где только можно было, вмонтировали, вклеили, вложили подслушивающие устройства. Их я находил даже в обычных стальных шурупах и болтах.