Сергей Герасимов - Карнавал

– Знаете, они опасные люди, – сказала Одноклеточная, – однажды они при мне убили человека, который им не угодил.

– Вы мне угрожаете?

– Нет, я на вашей стороне.

– А как они его убили?

– Ногами.

– Тогда можете им передать, что я подумаю, – сказал Лист. – А теперь идите.

В названной ей комнате третьего этажа Одноклеточная нашла уже знакомую ей женщину – ту, которая ехала в метро, не слыша ничего, кроме собственной печальной мелодии. Лицо женщины было очень спокойным, но заплаканным – к ее губам скатилась слезинка; она спокойно промокнула слезинку платком, но не попала, промокнула еще раз. Ее лицо было бледно и неподвижно, как лицо античной статуи. Одноклеточная подумала о смерти; она сразу представила картину: женщина в черном платке стоит с охапкой цветов и роняет цветы на асфальт; проходит похоронная процессия и давит, топчет цветы ногами; за процессией бежит собачонка и принюхивается к растоптанным цветам; женщина прогоняет собачонку и поднимает один из цветков; смотрит на него и ничего не хочет понять…

– У меня нет этих денег, – сказала женщина.

Одноклеточная молчала. Она ощутила, что ее глаза тоже наполняются слезами. Но сочувствие было только внешним, она огорчилась, что не может посочувствовать по-настоящему.

– У меня нет этих денег, – повторила женщина. – Даже если я продам все, что у меня есть, не хватит денег на лекарства. Я бы смогла отдать все, но мне нечего отдавать. Скажите, что мне делать?

Она так резко подняла глаза, что Одноклеточная вздрогнула.

– Вам так обязательно нужна эта операция? – Одноклеточная задала предельно глупый вопрос.

– Это мой сын, – сказала женщина, – но я ничего не могу сделать. Еще несколько дней и будет поздно.

– Сколько денег вам не хватает? – спросила Одноклеточная.

– Я не могу достать еще два миллиона. Я все потратила на лекарства.

– Но у меня тоже нет таких денег, – сказала Одноклеточная, – это моя плата за полгода.

– А разве вы могли бы мне помочь?

– Все, что в моих силах. Нет ничего дороже человеческой жизни.

Женщина снова резко взглянула на нее.

– Почему-то ваше лицо мне знакомо, – сказала женщина, – мы не встречались раньше?

– Мы вместе ехали в метро.

Женщина смотрела внимательно.

– Расстегните пуговицу халата, – сказала она.

Одноклеточная расстегнула.

– У вас на шее цепочка, – сказала женщина, – она стоит не меньше четырех миллионов. Вы мне лжете, как и все остальные, – у вас полно денег.

– Четыре миллиона? – искренне удивилась Одноклеточная. – А я всегда думала, что цепочка фальшивая. Но у меня ничего нет, кроме этой цепочки.

– Поверьте мне, – сказала женщина, – я когда-то продавала женские украшения. Четыре миллиона. Не так уж много, но за это можно купить целую человеческую жизнь. И можно потерять жизнь – не носите эту цепочку, когда-нибудь вас убьют из-за нее.

– Убьют?

– Да, на любой улице, в любом коридоре.

За окном послышались крики. Одноклеточная повернула голову и на мгновение вся погрузилась в колыхание берез. Сорока вертелась на ветке и подставляла хвост солнцу. Хвост вспыхивал ярко-зеленым блеском, как у павлина. Кто-то за окном крикнул снова.

– Мне нужно подумать, – сказала Одноклеточная и подошла к окну.

Под окном стояла небольшая толпа больных, все разной степени пьяности. Некоторые держались за руки, чтобы не упасть. Среди них были две женщины. Они заметили Одноклеточную и стали махать руками. Одноклеточная смутилась и решила отойти от окна не сразу. Один из мужчин сделал неприличный жест. Вся компания засмеялась.

Почему мы всех их называем больными? – подумала Одноклеточная. – Потому что они лечатся? Но если лечатся все и если все больны, то, значит, больно общество. Но, даже если общество перестанет лечить всех, оно не станет здоровым. Все эти люди действительно больны.

– Ну ты, дура! – сказал мужчина снизу. Его слова слышались совершенно отчетливо. – Ну ты, дура! Ну ты и дура! Я думал, что ты дура, а ты дура!

Толпа снова засмеялась, оценив качество шутки.

Зачем нужны все блага цивилизации, подумала Одноклеточная, если они не могут защитить от первого попавшегося подонка?

– Почему, когда люди собираются вместе, – спросила она, – они обязательно тупеют?

– Не обязательно, – ответила женщина, – а только тогда, когда чувствуют силу. Для этого и собираются.

– Чтобы почувствовать силу?

– Нет, чтобы отупеть. Это не хуже водки, но бесплатно.

Одноклеточная отошла от окна.

– Хорошо, – сказала она, – я согласна. Я отдам вам эту цепочку. Но она мне очень дорога, не из-за цены.

– Как память?

– Как память.

– Расскажите мне.

– Я не умею рассказывать. Когда я рассказываю, у меня получается не то, что я хотела. Мне кажется, что я издеваюсь над своими воспоминаниями.

– А вы не старайтесь рассказывать, – сказала женщина, – просто говорите слова.

– Просто слова… Это память, память о подруге. У меня не было ни друзей, ни подруг. И нет. Я сама в этом виновата. Я не могу жить как все. И я же привыкла жить так, и я уже не хочу жить иначе. Но когда-то у меня была подруга, единственный раз за всю жизнь. Она была старше меня года на два, на три. Мы жили в одном дворе, учились в одной школе. Там, в центре. Она была старшей и поэтому всему меня учила. И всем делилась. Мы рассказывали друг другу все. Однажды в ее классе появился новенький, с тех пор она говорила только о нем. Она мне рассказывала о своих чувствах; она тоже не умела рассказывать, но рассказывала так часто и так много, что я все понимала. Я ее прекрасно понимала – так, будто я сама была влюблена. Я никогда не встречала настоящей любви, но до сих пор верю, что она есть. До сих пор верю. Но он был ей не пара. Он был очень талантлив. И, наверное, красив тоже; она показывала мне его издалека. Подойти ближе я стеснялась. Он был музыкантом и уже тогда выступал на международных конкурсах. Он почти не учился в школе, но все знал. Он мог все себе позволить, он даже на машине ее катал и делал подарки, тайком от родителей. Однажды он подарил ей эту цепочку, а она отдала ее мне, на память.

– А потом он уехал?

– Нет, потом они уехали вместе. Она подарила мне цепочку в последний вечер. В последний раз, когда я видела ее. Я хорошо запомнила ее лицо, особенно глаза. Ее глаза в тот вечер были большими-большими и глубокими и ни на что не откликались. Как вода в колодце – над ней шумит ураган, а вода спокойна, как зеркало. Чтобы она ни делала, ее глаза не менялись. Потом они угнали машину и уехали. Они собирались поехать куда-то на восток, потом куда-то на запад, там пересечь границу, продать машину и остаться вместе. Я верила, что у них все получится. Но мне было тогда лет десять и я еще верила в сказки.