Дмитрий Сергеев - Завещание каменного века (сборник)

Некоторое время в гроте было тихо, слышался только равномерный шум дождя, да хрустели и шуршали обсохшие ветки под Игумновым — он, не вылезая из чехла, сел, выставив запеленутые в брезент ноги на свет костра. Должно быть, собирался возразить Степану, но тот опередил:

— Не подумайте, Иван Николаевич, что я такой уж ко всему безразличный. Честно. Даже и представить себе, как жили тогда, — и то интересно. Но одного этого мало. Наверно, в чем-то еще должна быть ценность всяких древностей?

— Наверно, есть особое мастерство в том, как они выполнены, — предположил Моторин.

— А по-моему рисунки первобытного человека ценны не мастерством, — не согласился Игумнов. — Нынешние живописцы более искусны: сейчас даже посредственные художники нарисуют то же самое гораздо лучше. Если бы произведения ценились за одно мастерство, тогда подражатели всегда одерживали бы верх над теми, кто ищет, а копии ценились бы наравне с подлинниками, а то и выше. Значение этих вот рисунков особое: они обогатили человека, может быть, больше, чем все полотна прославленных живописцев, скажем, эпохи Возрождения или нашего времени. Здесь истоки осмысления окружающего мира, отсюда развились все искусства. И не одни искусства, а и науки.

— Ну, это вы уже хватили через край, — Моторин не мог скрыть иронической нотки. — Какое отношение к наукам могут иметь эти примитивы? Этак вы объявите, что детский сад, где ребенок учится малевать кривоногих человечков, больше дает образования, чем институт, где человек постигает интегральное исчисление и теорию поля.

— Именно! Это я и хотел сказать. Не только институт, но даже кандидатская и докторская диссертации, вместе взятые, не смогут выправить положение, если было что-то самое важное упущено в детском саду. А здесь, в пещерах, все человечество находилось в детском саду. Вы даже не подозреваете, какую верную мысль высказали: именно так и происходит из века в век, из поколения в поколение — каждый человек повторяет путь, пройденный человечеством.

— Это все общие слова. Вы скажите, чем науки обязаны вот этому? — настаивал Моторин, с какою-то непонятной обидой тыча пальцем в стену, где виднелось изображение оленя.

— Вы не станете возражать, что не будь элементарных арифметики и геометрии, не было бы ни алгебры, ни дифференциального исчисления, ни аналитической геометрии, ни топологии, ни кибернетики…

— Не стану. Но ведь элементарная геометрия и арифметика не наскальные рисунки. Вы обещали указать на связь между рисунками и науками, а сами ссылаетесь на науки же.

— Хорошо. Не берусь рассуждать о связи между всеми науками — только о геометрии и астрономии. Связь этих наук с первыми рисунками древнего человека кажется мне несомненной. Различие между науками простыми и более сложными — между арифметикой и алгеброй или геометрией и топологией — состоит главным образом в степени отвлеченности от конкретных предметов: штук, килограммов, метров… Нужны были многие тысячелетия, чтобы человек приучился вести счет различных предметов абстрактными числами. Десять камней и десять деревьев это ведь не одно и то же, но в арифметике и то и другое может быть обозначено одинаковым числом. А в алгебре следующая ступень абстрагирования — уже и самые числа, возможно стало обозначать символами-значками: икс, игрек, зет…

— Против того, что науки развивались от простых к сложным, никто не спорит. Но где же обещанная зависимость геометрии от рисунков?

— В любом школьном учебнике можно прочитать, что геометрия появилась в Древнем Египте. После весенних половодий Нила приходилось ежегодно заново устанавливать границы земельных участков. Отсюда и название: геометрия — землемерие. Но ведь прежде чем изобразить участок поля, пашни на чертеже — не важно на папирусе или на ватмане — нужно было уметь отвлечься от сути поля, как земли возделанной или невозделанной, плодородной или неплодородной, представить этот участок абстрактно. А разве не этого же самого достиг первый художник, разглядев в сочетании простых линий своего оленя, бизона, мамонта? Потребовались тысячи лет, чтобы в сознании прочно закрепилась связь между предметом и его изображением. После этого перенести на чертеж контуры поля было уже проще. А когда эти линии, оторванные от предметной сути, возникли на папирусе, с ними уже можно стало производить различные операции: складывать, вычитать, делить…

— Если признать в этом резон, получается, что искусства вы ставите выше наук? По-вашему, вначале были искусства, а потом уже науки?

— Не все ли равно, что было раньше. А скорее всего и то и другое начиналось одновременно. Свои знания и средства познавать мир человек разделил на науки и искусства много позднее. В чем я совершенно уверен, так это в том, что первым художником и первым ваятелем мог стать мастер, который искусил других выделывать каменный топор и наконечники стрел, нужно, чтобы рука умела ощущать предмет и видеть форму там, где ее еще нет.

Игумнов подложил в костер и пошуровал нагоревшие угли геологическим молотком, как кочерги — взметнулось пламя и посыпались искры. Ильин и Моторин отпрянули от огня.

— А ведь там не наброски! — воскликнул геолог, показывая на дальнюю стену грота. — Один рисунок высечен поверх другого.

Все трое вылезли из чехлов и, светя себе фонариками, приблизились к дальней стене пещеры. В самом деле: на известняке были изображены два оленя — один рисунок перекрывал другой.

В конце лета возвратился Сул. Он был в числе немногих охотников, которые две зимы назад отважился перевалить горы. Их никто не ждал, считали погибшими.

— Земля кончается за горами, — уверял Тэт-он, самый мудрый и старый из хранителей огня.

Но вот появился Сул. Он пришел не один, привел женщину из чужого племени. По словам Сула, то племя было многочисленным и обитало на обширной равнине, у которой нет края. Племя говорило на другом языке. Сул выучился этому языку. Люди племени промышляют охотой. Они не знают ни лука, ни стрел, зато умеют копать в земле ловушки, в которые загоняют зверей.

Самое невероятное, что рассказал Сул: будто на равнине водятся животные величиной с гору. Мясом одного убитого зверя может пропитаться все племя в течение долгого времени. И облаву на зверя устраивают всем племенем.

— Ничего этого не может быть. Ты лжец! — сказал Тэт-он.

И вождь племени Ун согласился с ним:

— Сул — лжец.

— Позади гор ничего нет, потому что за горами кончается земля, — продолжал Тэт-он. — Иначе зачем были бы нужны горы, если бы они не отделяли наш мир от другого мира, куда каждый уходит после смерти. Сул видел другой мир.

Объяснение шамана походило на правду.