Анастасия Баталова - Дети богини Кали

И Белке тут нравилось. Она предпочитала не думать о том, что ждет её потом, за этими стенами, когда на свет появится последний, третий ребенок – в гербовом свидетельстве о прохождении службы поставят штамп «завершена», вернут паспорт и откроют перед нею главные ворота – всё, дескать, свободна, долг перед государством выполнила, катись теперь на все четыре… Пока Белка просто наслаждалась тем, что у неё было: здоровой и вкусной пищей, преферансом с подругами, прогулками в лесу. Пусть только на время, но она обрела здесь своё счастье.

– Оставайся, Блэйк, – как-то сказала ей контрактница, полулежа в кресле на терресе и щурясь на заходящее солнце, – райская жизнь! Кормежка – во! – она подняла вверх большой палец, – условия сносные и работать не надо. Тем более, если тебе легко это дается.

– Да ну, скучно, – возразила блондинка, присаживаясь на ручку другого кресла, – с пузом не очень-то побегаешь за хорошенькими санитарами…

Белка флегматично перелистывала журнал на столе и ничего не отвечала.

– А я, – продолжала тараторить Гиола (у неё сейчас шел обязательный полугодовой восстановительный период после второго срока), – вчера подкатила все-таки к тому, темненькому, губастенькому. Подкатила и говорю, что, мол, где-то примерно через год у меня всё, это самое, дембель, и тогда, говорю, посмотрим, а сейчас можно сходить куда-нибудь, типа в ресторан, в кино…

– А он? – спросила Белка больше из вежливости. После той короткой грустной истории с Малколмом юноши почему-то совсем перестали её интересовать. Как отрезало.

– Он деловой такой, – Гиола поднесла тонкие пальцы ко рту и принялась грызть ногти, – будто за ним толпами ходят. Ломака. Сказал, дескать, будет день, будет и пища, – она вдруг соскочила с ручки кресла и негодующе выкатила глаза, – Так я, знаешь, что сделала?

– Что? – спросила Белка, зевая.

– За ляжку его ущипнула!

– А он?

– Не знаю! – блондинка залилась веселых смехом, – я убежала!

– Дурында, – лениво подытожила контрактница, – все вы малолетки такие, за ляжки пощипать, за яйца потискать, а они поди, юноши, духовного хотят, тонкого…

–

У Белки заканчивался второй срок. Ребенок вот-вот должен был родиться, живот вырос большой, круглый, неудобный, и когда живое внутри шевелилось, он растягивался, сворачивался на сторону, деформировался, вздымаясь буграми, словно плотный мешок, в котором перекатывались камни.

В соседнем здании, за кирпичным забором, размещалась больница. Сюда иногда привозили долечиваться раненых с фронта, и когда приезжала бронированная машина, суррогатные матери липли к окнам, и пока могли что-либо разглядеть, жадно глазели, как хмурые санитарки в хаки с крестами на рукавах носят туда-сюда складные деревянные носилки.

В один из таких дней Белка несмотря на прохладный ветер выскочила на террасу в одной футболке, туго натянутой на огромном животе, чтобы получше рассмотреть происходящее во дворе соседнего здания. Она напряженно наблюдала за прибывающими до тех пор, пока опустевший грузовик медицинской службы снова не выехал за ворота: ей показалось, что среди раненых мелькнуло смутно знакомое лицо…

На следующий день она попросила увольнение на два часа и отправилась в больницу.

– Могу я взглянуть на списки доставленных вчера с места ведения боевых действий? – взволнованно спросила она у администратора на пропускном пункте, – среди них должна была быть моя сестра. Мне сообщили…

Белка ни в чем не была уверена, но она понимала, что ради праздного любопытства никто не станет просматривать списки, нужны конкретные причины для этого, и, разумеется, гораздо более веские, чем случайно мелькнувшее с расстояния в добрую сотню метров сходство.

– Я могу взглянуть на телеграмму? На уведомление? – деловито спросил администратор, вскинув на неё внимательные глаза.

– Да, да, пожалуйста… – сказала Белка, делая вид, что обшаривает карманы форменного кителя с нашивками СР на плечах, – Ой, – добавила она спустя минуту, – кажется, нет ничего, забыла, извините… – Она сделала вид, что собирается покорно удалиться ни с чем, старый трюк, и в последний раз скорбно взглянула на администратора.

– Ну ладно, – буркнул он недовольно, – я понимаю, вы волнуетесь. Всякое бывает. Как зовут вашу сестру?

– Мидж. Мидж Хайт, – поспешно выпалила Белка, стараясь не выдавать радости.

Администратор постучал по клавишам, близоруко сощурившись, провел пальцами по большому монитору.

– Так точно! – радостно объявил он, – есть такая! Мидж Хайт, второе хирургическое, четвертый этаж, первый пост, палата десять. Ступайте, барышня.

У Белки обмякли ноги.

– Спасибо, – пробормотала она ослабевшим голосом и юркнула в дверь.

«Мидж здесь! Она ранена, и, вероятно, серьезно.»

Прежде война никогда не задевала Белку непосредственно, она всегда была где-то рядом, доносилась далекими отзвуками новостных хроник, но никогда ещё она не подбиралась так близко, никогда ещё не представала во всей своей страшной откровенности. А теперь, когда совсем рядом, за стеной беленого больничного корпуса оказалась её знакомая, Мидж, можно сказать, подруга детства, Белка вдруг поняла: война совершенно реальна, она есть, и пока она продолжается, никто не может быть уверен в том, что её холодная крепкая рука не протянется к нему, чтобы одним прикосновением разрушить его хрупкое личное благополучие.

С колотящимся сердцем она поднялась по лестнице. Ребенок, ощутив, вероятно, её волнение, обеспокоенно заерзал внутри. Живот несколько раз вспучился под тонкой футболкой и затих.

Сумрачный коридор с высоким потолком. Закрытые двери палат. Тонкие полоски дневного света из-под них. Молочные пятна замазанных краской стекол. Вот она. Номер десять.

Белка немного постояла под дверью, пытаясь унять пульс, и решительно нажала на ручку.

Девушка на койке у окна обернулась.

Белка вздрогнула. Это действительно была Мидж. Точь-в-точь такая же, как в день своего отъезда из Норда, смуглая, мускулистая Мидж, она нисколько не изменилась – разве только была острижена наголо, и жестким ежиком топорщились теперь её отрастающие темные волосы. Лицо Мидж в нескольких местах заклеено было пластырем – по всей видимости, царапины – но в целом выглядела она неплохо. С радостным облегчением Белка метнулась к койке.

– Кто пришел… – сказала Мидж со сложной грустной улыбкой. – Ну садись, что ли… Вон там возьми табуретку. Экий шар! И как ты ходишь-то вообще?

– Да… Сама не знаю. Привыкла. Ко всему можно привыкнуть, – суетливо тараторила Белка, подтаскивая шаткую трехногую табуретку, – ты не представляешь, как я рада. Так рада…

Мидж следила за нею взглядом и уже не улыбалась. Потом сказала, понизив голос: