Галина Манукян - Дикторат

– Наложница мертва, – он небрежно мотнул подбородком в сторону костей. – Сгорела она сама? Возможно. Но, полагаю, высокий суд будет так справедлив, что возместит уважаемому и законопослушному гражданину Диктората, моему сыну Амосу, потерю имущества. Или потребует с начальника стражи штраф за то, что переусердствовал, а со степняков, которые пытались обмануть нас, глоссов, двойную дань. Закон Диктората справедлив. И мы требуем справедливости.

Судья закивал, и второй подбородок его запружинил, катаясь между челюстью и волосатой шеей.

– Уважаемый Васо, – посуровел Эдэр, – я не заслужил штрафа, я только выполнял свою работу. Жители мегаполиса не пострадали, а я пострадал. Амоса я с самого начала предупреждал, чтобы дождался Верховного жреца и не брал девицу в наложницы. К тому же, у нее не было написано на лбу, что она загорится, если рявкнуть как следует. Я даже силу не применял…

– И все-таки был у тебя к ней интерес, – перебил Амос.

– Был. Я думал, что дар помеченной будет чем-то полезен. Ошибся. Теперь понятно, что проку от степницы не получили бы никакого. Факела мы и сами можем зажигать. А большего не узнать у костей.

Помощник жреца выставил вперед руку. Судья дал ему слово.

– Если умершая вызывала духов и была помечена особыми силами, ее останки требуется вернуть духам и доставить в священные пещеры.

– Всенепременно, помощник, – согласился Васо. – Нам они уж точно ни к чему. А что положено духам, то должно быть им дадено.

Судья встал и поправил робу на животе. Зрители замолчали. Он лениво размахнулся и стукнул молотком по подлокотнику.

– По причине смерти обвиняемой объявляю дело закрытым. И постановляю: кости степницы передать помощнику жреца Олегу, вынести предупреждение начальнику стражи Эдэру, чтобы впредь сохранял обвиняемых живыми до суда; Амосу без промедлений, споров и дополнительных решений вписывается в имущество та девица, которая будет доставлена степняками по договору и в виде штрафа в ближайшие дни. А для того, чтоб они пошевелились и скорее явились сюда с двойной данью, попрошу уважаемого Олега, которого оставил за себя Верховный жрец Паул на время совершения ритуалов, закрыть шлюзы канала, ведущего к степнякам. Возможно ли это?

– Без проблем, – ответил помощник жреца.

– Вот и ладно. На этом суд объявляю закрытым, – судья стукнул молотком еще раз и неуклюже начал спускаться с пьедестала.

Народ принялся расходиться с недовольством на лицах – ожидаемого представления не состоялось. А Эдэр вздохнул с облегчением. Подходя к лестнице, он не удержался от издевательской ухмылки в ответ на ненавидящий взгляд Амоса.

– А все-таки это ты виноват! Попользовался моим имуществом, я знаю, – прошипел толстяк. – Вор!

– Штаны подвяжи пока, уважаемый, – захохотал Эдэр. – И следующую наложницу не забудь вымыть сначала. Хотя если тебе нравятся вонючие козы…

Амос побагровел, сжимая кулаки, и дернулся на гиганта. Но казначей придержал взбешенного юнца за локоть и шепнул ему что-то такое, отчего толстяк присмирел.

Подходя к лестнице, Эдэр увидел, как помощник жреца собирает концы тряпки в мешок и берет из рук судьи закопченный амулет и серьги. Подозрительный взгляд молодого человека, брошенный в сторону Эдэра, гиганту не понравился, как не может понравиться нависшая над головой грозовая туча. Но суд завершился, а в дела духов начальник стражи вмешиваться не имел ни права, ни возможности.

С грустью захлопнув за собой дверь в манящий запахами сад, я позавтракала с Тимом подгоревшей кашей, помыла миски, довольная хотя бы тем, что от соприкосновения с водой ничего аномального не произошло. А затем продолжила осваиваться в новом жилище. За комнатой со стеллажами, и правда, оказалась еще одна – громадная, с рядами полусгнивших кресел, уставившихся разинутыми ртами сидений в темноту. Я бродила между ними, подсвечивая масляной лампой, которую мне выдал мутант. Сам он углубился в свои железки и бумажки, пробормотав: «Чувствуй себя, как дома».

Похоже, сюда ни Тим, ни Эдэр особо не хаживали или же не утруждали себя уборкой, потому что под ногами валялся хлам, издающий сырую вонь. Неужели за пять лет не нашли времени прибраться? Или им все равно? «Наведу здесь порядок, – решила я. – Если придется тут жить, надо жить по-человечески. Я же не мутант какой-нибудь».

Это помещение было скучным, холодным и неуютным. А за дверью с массивной обшивкой обнаружилась крошечная комната. Я остановилась на пороге. От лампы по стенам расползлись блики и тени, осветив остов дивана и утлый столик, стул и большую картину под стеклом. Картинки мне всегда нравились, хоть и были большой редкостью. Таких, как эта, – в полстены, идеально сохранившихся, мне видывать и не доводилось. Я поднесла лампу поближе, чтобы рассмотреть изображение, и затаила дыхание от невозможной красоты: берег бескрайнего озера, плещущиеся о гальку пенистые волны, темно-синие, местами серые, местами бирюзовые; ярко-оранжевый закат на фоне зеленого мыса. Может, это и не озеро было вовсе, а то самое мифическое море, о котором говорилось в старых-престарых песнях? Я жадно смотрела, мечтая оказаться когда-нибудь там, за стеклом, на таком же берегу. Ах, духи, столько воды! Невиданное богатство!

Картина мне до того понравилась, что я решила в этой комнатке и обустроиться. Лучше спать под этим великолепием, чем под стеллажами с инструментами на виду у двух непонятных парней. К тому же здесь не пахло плесенью.

Я поставила лампу на столик и подумала, с чего начать обживаться, но вместо хозяйственных мыслей мою голову наводнили мысли о намерениях Эдэра. Он меня спас. Надо вроде испытывать благодарность, но в моей душе было лишь недоверие. Шеска говорила, что глоссы странные, и в голове у них бардак, а сердца нет совсем. Поэтому в то, что он меня пожалел, я не верила ни секунды. Такие не жалеют. Не жди от псидопса, что он станет урчать, будто зайцекот. И все-таки почему он не отдал меня судьям? Из-за дара? Может быть. Когда я оживляла приборы, глаза у гиганта блестели от радости, как роса на васильках. А штуковин разных у них с Тимом осталось еще гора и полтележки. Если так, то я справлюсь, пусть и выворачивает меня от привкуса железа во рту. Тим вроде бы пока не донимает исследованиями, а начальнику стражи, между прочим, и работу свою надо выполнять. Хорошо, если он спас меня ради дара. Но я тут же закусила губу и похолодела, а мои пальцы, напротив, начали колоться и разгораться от потока мыслей, которые совсем не радовали.

«Послушай-ка, – говорила я себе, – ведь Шеска твердила, что у мужчин одно на уме, так? А когда она была не права? Может, начальник стражи решил заполучить наложницу, чтобы денег не платить? Привык, что все можно, а тут Совет воспротивился. Он и сделал так, чтобы свое получить, и нос Амосу утереть. Между этими двумя явно жаба двухвостая проскакала. Но рисковать ради этого жизнью?!»