Уильям Гибсон - Нулевое досье

– Милгрим! – позвал Гаррет. – Идите сюда. Фиона сказала, вы прирожденный оператор аэростатов.

– У меня хорошая координация рука-глаз, – сознался Милгрим. – Мне в Базеле сказали.

– Здесь? – Холлис узнала безымянный джинсовый магазинчик на Аппер-Джеймс-стрит. Темный, освещенный лишь трепетным пламенем свечей.

– У них будет поп-ап [53], – сказала Мередит.

– Начнут только через час, – объявил непривычно веселый Клэмми. – Но я первый.

– Для тебя это раздача подарков, – сказала ему Мередит. – После этого мы в расчете. Но никаких вопросов. И не вздумай приставать с ними к Бо. Если придешь сюда в другой день, она тебя не узнает.

– Понял, – ответил Клэмми, выстукивая пальцами на баранке сигнал радостного предвкушения.

– Кто такая Бо?

– Ты ее знаешь, – сказала Мередит. – Иди. Быстрее. Они ждут.

Она открыла дверцу со своей стороны, вылезла и сложила пассажирское сиденье. Холлис протиснулась наружу.

– У тебя будет немного времени до нашего прихода, – добавила Мередит, забираясь обратно в машину.

Она захлопнула дверцу. Крохотная машинка, вся в капельках дождя, отъехала прочь.

Звонить не пришлось: красивая седая женщина впустила Холлис и заперла за ней дверь.

– Вы Бо, – сказала Холлис.

Женщина кивнула.

– Я Холлис.

– Да, – ответила женщина.

Аромат ванили и чего-то еще отчасти забивал запах индиго. Свечи стояли на массивной деревянной плите, которую Холлис помнила по прошлым визитам: ароматические, в высоких цилиндрах явно дорогого стекла, с фитилями из тончайших щепочек, которые тихонько потрескивали при горении. На каждом цилиндре матовой гравировкой был нанесен логотип «Хаундс». Между свечами расположились одни сложенные джинсы, одни хлопковые штаны защитного цвета, одна сложенная рубашка из тонкой джинсовки и высокий черный полусапожек, чуть поблескивающий в свете свечей. Холлис тронула его пальцем.

– Следующий год, – сказала Бо. – Будут еще коричневые оксфорды, но образец не готов.

Холлис взяла сложенные джинсы. Они были чернильно-черные, невероятно тяжелые. Перевернула, увидела собаку с младенческой головой на кожаном лейбле.

– Они продаются? Сегодня?

– Придут друзья. Когда вы были тут прошлый раз, я не могла вам помочь. Надеюсь, вы понимаете.

– Да, – ответила Холлис, хотя на самом деле не понимала.

– За мной, пожалуйста.

Бо, нагнувшись, шагнула в дверной проем, частично скрытый темным норэном [54]с белой нарисованной рыбой. Маленькое, но не загроможденное помещение. Никаких икейских столов – та же строгая простота, что в магазине, те же чистые полы, те же свечи. Два непарных кухонных стула, старых и обшарпанных. На одном сидела женщина, водя пальцем по экрану айфона.

Она подняла голову, улыбнулась, встала.

– Здравствуйте, Холлис. Меня…

Холлис подняла руку:

– Не говорите мне, как вас зовут.

Женщина удивленно выгнула брови. Ее красивая стрижка была встрепана, каштановые волосы поблескивали в свете свечей.

– Я могла бы выяснить, исходя из того, что сказала Мередит. Или просто спросить Реджа. Но если вы мне не скажете и я не сделаю ни того ни другого, я смогу и дальше говорить Губерту, что не знаю вашего имени. – Холлис обернулась и увидела, что Бо вышла. – Я плохо умею врать.

– Я тоже. Прятаться умею, врать – нет. Садитесь, пожалуйста. Хотите вина? У нас есть.

Холлис опустилась на свободный стул.

– Нет, спасибо.

На женщине были такие же джинсы, как те, что лежали на столе. Того же абсолютно черного цвета. Голубая рубашка, мятая и незаправленная. Очень заношенные конверсовские кеды – резиновый край подошвы стерся до гладкости.

– Я не понимаю, почему вы захотели меня видеть, – сказала Холлис. – Учитывая обстоятельства.

Женщина улыбнулась:

– Я очень любила «Ночной дозор», но причина не в этом. – Она села. Глянула на светящийся экран айфона, потом снова на Холлис. – Думаю, дело в ощущении, что я когда-то была на вашем месте.

– В каком смысле?

– Я тоже работала на Бигенда. Такое же поручение, судя по тому, что рассказала мне Мере. Он хотел заполучить кое-что, недостающий кусок головоломки, и уговорил меня этим заняться.

– И вы нашли, что он хотел?

– Да. Хотя это оказалось вовсе не то, на что он рассчитывал. Со временем он как-то использовал то, что я ему отыскала. Для какого-то жуткого маркетингового хода. Я тоже раньше работала в маркетинге, но после общения с Бигендом ушла.

– А что вы делали в маркетинге?

– У меня был очень редкий и специфический талант, для меня самой непонятный. Потом он исчез, о чем я, впрочем, не жалею. Он происходил из своего рода аллергии, которая была у меня с детства.

– На что?

– На рекламу, – ответила женщина. – В частности, на логотипы. Эмблемы корпораций. Они меня, кстати, и сейчас раздражают, но не больше, чем некоторых раздражают, например, клоуны. Любое концентрированное графическое представление фирменного дизайна.

– Но теперь у вас есть свой?

Женщина глянула на айфон, провела пальцем по экрану.

– Да. Извините, что смотрю в телефон. Это я общаюсь с детьми. Трудно держать связь при такой разнице часовых поясов.

– Ваш логотип меня немного смутил.

– Это рисунок женщины, которую я искала для Бигенда. Она была кинорежиссер. Умерла через несколько лет после того, как я ее нашла.

Когда она говорила, все чувства отражались на лице, и эта открытость была, наверное, еще удивительнее ее редкой красоты.

– Как грустно, – сказала Холлис.

– Ее сестра прислала мне некоторые вещи покойной. Там был этот рисунок на листе с записями. Мы отдали записи в перевод – оказалось, они про гончих Гавриила.

– Я про них раньше не слышала.

– Я тоже. А когда начала шить свое, то хотела, чтобы не было ни имени бренда, ни логотипа, ничего. Я всегда срезала с одежды фирменные ярлыки, из-за аллергии. И меня раздражало все, в чем чувствовалось участие дизайнера. Потом я поняла: если я это чувствую, значит дизайн плохой. Но муж очень убедительно объяснил, что без бренда мой замысел не осуществить. И был этот рисунок на листе с записями. – Женщина взглянула на айфон и снова подняла глаза на Холлис. – Мой муж из Чикаго. Мы жили там, после того как познакомились, и я обнаружила поблизости реликты американского мелкого производства. Я одевалась в такие вещи много лет, выискивала их на складах, в секонд-хендах, но никогда не задумывалась, откуда они берутся.

– Ваши вещи потрясающе сделаны.

– Я видела, что американская рубашка, которая в тысяча девятьсот тридцать пятом году стоила двадцать центов, часто сшита лучше любой современной. Но чтобы сегодня воссоздать такую рубашку, надо ехать в Японию, и розничная цена выйдет долларов триста. Мне стали попадаться люди, которые помнят, как делать настоящие вещи. И я знала, что моя манера одеваться всегда привлекала внимание. Некоторым хотелось носить то, что ношу я. Апробированное мною, как сказал бы Бигенд.