Роберт О`Брайен - Z – значит Захария

Robert C. O’Brien: Z FOR ZACHARIAH

Печатается с разрешения The Estate of Robert C. O’Brien и литературных агентств The Karpfinger Agency и Nova Littera SIA.

© 1974 by Sally Conly; Renewed

© 2002 by Christopher Conly, Jane Leslie Conly, Kate Conly and Sarah Conly

© П. М. Волцит, перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2016

20 мая

Мне страшно.

Кто-то идет.

То есть я думаю, что кто-то идет, хотя не уверена и молю Бога, чтобы ошибиться. Я пошла в церковь и молилась все утро. Окропила водой алтарь, положила на него цветы: фиалки и кизил.

Но дым никуда не делся. Он держится уже три дня – не как в прошлый раз. Тогда, год назад, дым поднялся вдалеке огромным облаком и висел в небе две недели. Огонь пожирал мертвые леса, пока не пошел дождь и дым не исчез. Но сейчас там просто тонкий столбик, невысокая струйка.

И столб этот поднимался три раза, всегда под вечер. Ночью дыма не видно, а к утру он исчезает. Но каждый день возникает снова и все ближе. Поначалу он появился за хребтом Клейпоул, и мне было видно только самую его верхушку, малюсенькое пятнышко. Я подумала, это облачко, но оно было слишком серым, неестественного цвета, а затем я сообразила: других-то облаков нет, небо чистое. В бинокль я увидела, что «облако» узкое и прямое – столб дыма от небольшого костра. Пока мы еще ездили на грузовике, хребет Клейпоул был от нас в пятнадцати милях, хотя кажется, что он ближе. Так вот, дым шел за ним.

За хребтом, еще милях в десяти дальше, находится Огдентаун. Но там живых не осталось.

Я знаю это, потому что, когда война кончилась и все телефоны замолчали, папа с Джозефом и Дэвидом, моими родным и двоюродным братьями, поехали на грузовике разведать, что к чему, и первым делом отправились в Огдентаун. Они выехали рано утром; Джозеф и Дэвид дрожали от волнения, а отец выглядел очень озабоченным.

Когда они вернулись, уже стемнело. Мама беспокоилась, почему их нет так долго, и мы ужасно обрадовались, когда, наконец, увидели огни грузовика, перевалившего через холм Бёрден в двух милях от нас. Они смотрелись маячками. Единственные огни в округе, не считая света в доме, – больше никаких машин за целый день. Мы знали, что это наш грузовик, потому что одна фара, левая, всегда мигала, когда машину подбрасывало на неровной дороге. Грузовик подъехал к дому; от утреннего возбуждения ребят не осталось и следа. Они выглядели перепуганными, а отца, казалось, подташнивало. Возможно, от уже начинавшейся болезни, но главным образом, думаю, просто от ужаса.

Мама с тревогой глядела, как он выбирается из кабины.

– Что там? Что вы нашли?

– Тела. Только мертвые тела. Они все мертвы.

– Все?!

Мы пошли в дом, полный света, мальчики молча плелись позади. Папа опустился на стул.

– Ужас, – сказал он и повторил: – Ужас, ужас. Мы ехали по улицам, осматривая все вокруг. Сигналили. Потом поехали к церкви и били в колокол. Его за пять миль слышно! Ждали два часа, но никто не пришел. Я зашел в пару домов: к Джонсонам, Питерсам – все на месте, все мертвы. И мертвые птицы на улицах…

Джозеф заплакал. Ему было четырнадцать, и я уже шесть лет не видела, чтобы он плакал.

21 мая

Он приближается. Сегодня уже почти на гребне хребта, но еще не совсем – в бинокль я не видела пламени, только дым, но тот поднимался очень быстро, значит, невысоко над костром.

Я знаю, где он: на развилке. Сразу за перевалом шоссе восток – запад, на Динтаун, пересекается с нашей дорогой. Это автострада номер 9, федеральная трасса, крупнее нашей окружной дороги 793. Он остановился там и думает, куда пойти: по Девятой или через хребет. Я говорю «он», потому что так думаю, хотя, возможно, это они или даже она . Но мне кажется, он. Если он решит идти по шоссе, то уйдет навсегда и все останется по-прежнему. С чего бы ему возвращаться? Но если он поднимется на гребень, то точно спустится сюда, потому что увидит деревья в зеленых листьях. По ту сторону хребта, даже на том склоне холма Бёрден, зелени нет, все умерло.

Чувствую, мне надо кое-что объяснить. Во-первых, почему я испугалась. Во-вторых, почему пишу в этой тетради, взятой в магазине Кляйнов в миле отсюда.

Я взяла тетрадку и запас шариковых ручек еще в феврале. А еще раньше последняя радиостанция – такая слабенькая, что я могла расслышать ее только ночью, – прекратила вещание. Она молчала уже около четырех месяцев.

Это «около» стало первой причиной, почему я взяла тетрадь: поняла, что забываю, когда что случилось, а порой не помню, случилось ли вообще . Другая причина – я подумала, что, ведя дневник, буду словно говорить с кем-то, а потом, когда перечитаю его, как будто кто-то будет говорить со мной. Но, по правде говоря, я почти ничего не писала – не о чем было.

Иногда я записывала погоду, если случалась буря или что-то необычное. Занесла дату посадки растений, подумав, что это может пригодиться на следующий год. Но большую часть времени я не прикасалась к дневнику – дни повторяли один другой, и порой я думала: зачем вообще что-то писать, если никто никогда этого не прочтет. Тогда я напоминала себе: когда-нибудь, через многие годы, ты сама прочитаешь это. Я не сомневалась, что была единственным человеком, оставшимся на свете.

Но теперь у меня есть о чем писать. Я ошибалась: я не единственный человек на Земле. Это волнующе и страшно одновременно.

Сперва, когда все остальные ушли, я ненавидела одиночество и глядела на дорогу весь день и почти всю ночь в надежде, что какая-то машина, хоть кто-нибудь покажется на вершине холма. Когда спала, мне снилось, что кто-то заезжал и поехал дальше, не заметив меня; тогда я вскакивала и бежала на дорогу, надеясь хотя бы увидеть растворяющиеся в ночи габаритные огни. А потом… Прошли недели, радиостанции замолкли одна за другой, и когда замолчала последняя, я наконец поняла, что никто больше не придет и ни одна машина не проедет мимо. Конечно, я еще некоторое время уговаривала себя, что это батарейки сели, но, набрав в магазине новых и проверив их в фонаре, поняла, что «села» на самом деле радиостанция.

Правда, человек на той последней станции предупреждал, что ему придется замолчать – иссякал источник энергии. Он все передавал и передавал свои широту и долготу, словно плыл на корабле, а не сидел на суше – где-то под Бостоном, в Массачусетсе. Он еще кое-что говорил, что мне не понравилось. И что заставило размышлять.

Допустим, машина перевалит через холм, я выбегу навстречу, и кто-там-в-ней-сидит выйдет из кабины – а что, если он сумасшедший? Или, допустим, он окажется жутко противным или злым и жестоким? Убийцей? Что я буду делать? Тот человек на радио под конец и сам стал казаться безумцем. Он был напуган: вокруг явно оставалось совсем мало людей и еще меньше еды. Он все призывал сохранять достоинство перед лицом смерти, говорил, что никто не имеет права считать себя лучше других. Его тон был умоляющим, и я понимала: там происходит что-то ужасное. Однажды он сорвался и расплакался прямо в эфире.