Крис Бекетт - Во тьме Эдема

— Томми мне рассказывал, что на Земле, если им было нужно куда-то, они не ходили пешком, как мы тут.

Я замолчал, стараясь вспомнить, что именно говорил Томми, но вместо этого вспомнил кое-что другое. А именно, что я был первым ребенком в Семье, чье лицо напоминало морду летучей мыши, и другие дети дразнили меня, но Томми меня любил. Он объяснил, что у его тетушки на Земле было точно такое же лицо, и мне не из-за чего расстраиваться. Дескать, это всего-навсего «заячья губа». Слово мне понравилось, но когда я рассказал об этом остальным детям, они подняли меня на смех: мол, неизвестно, что такое «заяц», а у меня рыло как у летучей мыши.

При мысли об этом мне стало грустно-прегрустно.

— На Земле, — продолжил я немного погодя, — шалаши строят не из коры, как мы. Стены у их шалашей огромные, как скалы, в пять-шесть раз выше человеческого роста, а то и больше. — Я потрогал жирную крышу Дома. — А внутри шалашей устроены другие шалаши, они называются «комнаты». Некоторые комнаты находятся одна над другой, а между ними — твердая земля, которую называют «пол». В комнатах стоят тили-визоры: они показывают движущиеся картинки событий, которые происходят где-то далеко. А чтобы приготовить мясо, не надо даже разжигать костер. У землян есть жесткие коробки из белого металла; внутри они всегда горячие из-за искричества, так что можно просто засунуть пищу внутрь, и она испечется.

А если землянам куда-то нужно, то они не идут пешком, как мы. Когда-то давным-давно люди на Земле ездили на спинах животных, которые назывались «лошади»: они позволяли на себе кататься. Эти звери были большие, как шерстяки, с острыми зубами. Но лошадей было мало, и во времена Томми люди уже в основном ездили на машинах вроде этой. Забираешься внутрь, как в шалаш, и она едет сама на колесах, как живая.

Я пощупал землю перед собой, чтобы найти Дом, и отыскал дверь. Потом я поставил два пальца на землю и зашагал, как человечек, от Дома к Машине. Так делал Томми, когда я был ребенком.

— Шаг, другой! — напевал я, совсем как Томми когда-то.

Я дошел до Машины.

— Митч, — снова заговорила та женщина, — этот кругляшок…

— Да заткнешься ты или нет, когда я рассказываю историю! — взорвался я.

Я сильно-пресильно рассердился. Когда я положил руку на Машину, сердце у меня колотилось так быстро, будто сейчас лопнет, и тут я вдруг почуял неладное. Машина должна плавно катиться вперед, не раскачиваясь из стороны в сторону.

— Что стряслось?

— Отвалился кругляшок. Одно из колесков , как ты их называешь. Наверно, ты слишком сильно на него нажал, когда кашлял.

— Что? Отлетело колесо?

— Да. Но ты не волнуйся. Мы его приклеим обратно. Вскипятим смолы и приклеим.

— Почему вы мне раньше не сказали, что отломилось колесо? И почему вы не забрали у меня машину, когда я закашлялся?

Все ломается, правда? Все выходит из строя.

Сердце у меня больно-пребольно колотилось, и слезы текли по лицу.

Когда я проснулся, Джерри с Джеффом еще крепко спали, как и вся остальная группа. Я откинул шкуру шерстяка, которой накрывался ночью, и выполз наружу. «Пф-ф-ф», — пыхтел старый древосвет, возле которого притулился наш шалаш. Дерево качало смолу в горячий-прегорячий Подземный мир, а потом обратно, наверх. «Хм-м-м-м», — гудел лес тысячами тысяч светящихся деревьев, раскинувшихся от Пэкем-хиллс до Синих гор, от Скалистых гор до Альп. Все в группе, кроме меня, еще спали, только Дэвид стоял в дозоре: он что-то пробурчал себе под нос и ушел прочь с поляны. Я направился к продуктовому бревну, расположенному посередине группы, возле тлеющих угольев костра, снял плоский камень, накрывавший бревно сверху, нашарил горсть сушеных звездоцветов и кость. «А-а-а-а! А-а-а-а!» — закричала в лесу звездная птица.

В Синем краю просыпалась группа Звездоцветов. Лондонцы, жившие посередине между нами, вернулись из леса и принялись готовить ужин. Вскоре над Семьей поплыл дымный запах жареного каменячьего мяса.

Я оторвал зубами от кости кусок зеленого шерстячьего жира и принялся жевать. С прошлого дня потеплело. Бездна заканчивалась. Облако затягивало небо, точно огромная темная шкура; лишь вдалеке, над Альпами, еще чуть-чуть виднелся Звездоворот. Я окинул взглядом полянку, на которой посреди белых и красных древосветов ютилась наша группа: двадцать крохотных шалашей из веток, обложенных корой, льнули к стволам. Я смотрел на тлеющие уголья, которым мы никогда не давали погаснуть, на махавонов, порхавших вокруг звездоцветов, на Старого Роджера, который сопел и храпел на шкуре прямо на открытом воздухе, поскольку не любил шалаши. На поляне кучками лежали кости, из которых предстояло изготовить инструменты, черное стекло (Старейшины называют его обсидяном), копья, топоры, охапки хвороста и дров для костра. С краю виднелась наша старая общая лодка, на которой мы некогда рыбачили на Длинном и Большом озерах, но сейчас уже не спускали ее на воду, поскольку шкура с одного конца отошла и надо было ее приклеить. Все это выглядело мелким и скучным после того, что я увидел в свете шерстячьих огней. Вся Семья казалась ничтожной, глупой и унылой.

Наши взрослые решили, что в качестве вознаграждения за леопарда я могу бденек отдохнуть от работы. Остальные новошерстки и все мужчины, как обычно, отправятся на поиски пищи, я же на целый день предоставлен сам себе. «Как же мне распорядиться этим временем?» — думал я, жуя мясо. Мне хотелось снова пойти в лес и добраться до края Мрака. Или отправиться к Проходному водопаду — узкой щели между Синими и Скалистыми горами, где Главная река сбрасывает воду из всех ручьев Долины Круга вниз, в неизвестное. Мне вздумалось взглянуть на водопад, поскольку, кроме Снежного Мрака, это был единственный выход из Долины Круга. Ровесники Старого Роджера помнили те времена, когда щель была шире и можно было спуститься вниз и выяснить, что же там такое. Но, пока было можно, никто этого не сделал, а потом случился большой камнепад. Со Скалистых гор скользнула вниз огромная плоская плита, и теперь между двумя утесами падали тонны воды, так что никакой это уже не проход.

Но у меня был всего один день, а этого слишком мало, чтобы добраться до Проходного водопада, да и вообще куда бы то ни было на краю Долины. К тому же у меня сильно-пресильно болела грудь после удара концом копья, на ней расплывался синяк, так что в конце концов я решил остаться за Семейной изгородью.

Я прошел через поляну Иглодревов к Мышекрылам. Они просыпались как раз перед нами и уже копошились вокруг поваленного дерева — топорами черного стекла рубили ветки. Над свежим срубом пня порхали светящиеся махавоны.

— Эй, Джон, — замерев с топором в руке, окликнул меня Мехмет Мышекрыл, странный смышленый паренек с худым лицом и бородкой клинышком. — Идешь за очередным леопардом?