Сергей Лукьяненко - Книга гор (сборник)

– Клэн, – нехотя ответил Эрнадо. – Он знает массу оригинальных приемов… Мальчик просил Ланса показать ему фотографию Храма и был очень удивлен отказом.

– Объяснили ему причину?

– Да. Он умеет задавать интересные вопросы.

Голос Эрнадо вдруг неуловимо изменился.

– Капитан, разрешите связаться с космопортом назначения?

– Со Схедмоном? Зачем?

– Дать заказ на подготовку гипертуннеля к Земле. Мы сможем отправить мальчика домой через несколько часов после посадки.

Я присел на корточки перед пультом, взглянул в лицо Эрнадо поверх мерцания индикаторных панелей. Оно было, как всегда, невозмутимо, лишь глаза стали еще холоднее и невыразительнее, чем обычно. Но в этом, наверное, повинен синеватый отсвет включенных экранов.

– Эрнадо, ты понимаешь, что означает кварковая бомба на рейдере сектантов?

– Разумеется. Они хотят уничтожить Землю.

– И ты предлагаешь отправить мальчишку на планету, которая в любой момент может превратиться в облако пыли?

– Да. У них ничего не выйдет. Иначе сектанты давно уничтожили бы планету, переправив бомбу через гипертуннель. На нашем корабле мальчик в большей опасности. Следует отправить его на Землю.

– Эрнадо, опомнись, – тихо сказал я. – Ты несешь чушь. Если это твое окончательное мнение, то лучше закажи гипертуннель до Тара. Принцесса навесит тебе погоны покруче.

Эрнадо вздрогнул и опустил глаза. Произнес неожиданно растерянным голосом:

– Извини, Сергей… Я не подумал. Но мне кажется… казалось, что это необходимо.

– Вредное влияние Редрака, – попытался я улыбнуться. – Может, прислать тебе на смену Ланса? Потренируемся на мечах или отдохнешь?

– Нет, Серж. Спасибо, я в полном порядке. Это моя вахта. Я пожал плечами и вышел из рубки.

Когда Данька попросил Ланса показать ему фотографию Храма, он действительно задал очень интересный вопрос.

Фотографий Храма в природе не существовало. Равно как и видеопленок, кристаллографии и кинофильмов. Храм не позволял фиксировать себя ни на одном из существующих носителей информации. Природа этого оставалась загадкой – одной из миллионов загадок Храмов.

В лучшем случае место Храма на фотографии занимало расплывчатое пятно. В худшем – засвечивалась вся пленка. Магнитные носители просто стирались, прочнейшие кристаллы оптической записи разрушались. Храмы словно считали себя нефотогеничными и упорно препятствовали любым попыткам запечатления. Тем планетам, где Храмы до сих пор оставались предметом поклонения, приходилось довольствоваться картинами многочисленных художников, избравших темой своего творчества огромные зеркально-черные шары. Надо признать, выглядели эти своеобразные иконы весьма впечатляюще – причем некоторые по точности немногим уступали фотографиям.

Я вспомнил, что на Схедмоне было что-то вроде музея, посвященного Храмам, и решил непременно выкроить полдня, чтобы показать его Даньке. В музее наверняка великолепная картинная галерея… А потом можно будет пройтись к Храму Схедмона.

Приняв душ и повалявшись полчаса на койке, я выбрался из каюты. Дремлющий в кресле Трофей проводил меня взглядом прищуренных желтых глаз и вопросительно тявкнул.

Странный зверь оказался потрясающе смышленым. Это еще больше увеличивало мою неприязнь к пэлийцам – если только ей было куда увеличиваться.

Войдя в лифт, я ткнул кнопку с номером тренировочного зала. Обычно это самое оживленное место на военных кораблях, но мой экипаж был настолько малочислен, что я надеялся позаниматься с мечом в гордом одиночестве…

Надежды не сбылись. Посредине маленького круглого зала стоял Клэн и лениво отмахивался мечом от Ланса и Редрака. Клинки у обоих пилотов были уже порядком укорочены. В сторонке лежал на полу Данька, крутя в руках маленький фотоаппарат. Он явно решил заснять бой в необычном ракурсе.

При моем появлении тренировка прекратилась. Пилоты отправились к стойке с оружием – менять мечи, Данька вскочил с пола, навел на меня объектив и сфотографировал прежде, чем я успел согнать с лица недовольное выражение. Клэн остался стоять, опустив меч. Я заметил, что кожа у него приобрела легкий оранжевый оттенок – как у стен тренировочного зала.

– Ты хорошо дерешься, – сказал я.

Клэн кивнул:

– Я специализировался в ближнем бою. Ничего лучше одноатомного меча для схватки в нейтрализующем поле не придумано.

– А плоскостные диски? – ревниво спросил я.

– Оружие против толпы. Шоррэй Менхэм доказал, что настоящему профессионалу они не страшны.

Я не стал спорить. У Шоррэя была нечеловеческая реакция, он мог уклониться от летящих дисков, а для меня это навсегда останется недоступным. Но кто знает, какую скорость движения в бою считают нормальной клэнийцы…

– Прошу капитана о спарринге, – продолжил Клэн.

– Не думаю, что окажусь интересным соперником, – с долей сожаления ответил я. – Уровень подготовки у меня, Ланса и Эрнадо примерно равный. У Эрнадо наверняка даже повыше.

Клэн слегка улыбнулся – первый раз за все время на корабле. И сказал:

– Я видел ваш бой с Шоррэем. Это пример, когда предельное мастерство встретилось с запредельным. Запись поединка показывают на всех циклах обучения в клэнийских школах. Усыпление бдительности соперника, использование его атаки для подгонки величины собственного меча, предугадывание решающего удара, уклонение в момент неизбежности удара, вспарывающий выпад в падении, использование режима непрерывной заточки меча для преодоления защиты комбинезона, общая этика поединка…

У меня едва не отвисла челюсть. Мой отчаянный, безнадежный, выигранный лишь благодаря темпоральной гранате Сеятелей поединок считается классикой боя на плоскостных мечах! Его изучают на самой воинственной планете галактики!

Хорошо хоть Данька не понимает стандартный галактический. Я всегда боялся стать ложным кумиром, а после уверенной тирады клэнийца это было бы неизбежным. Чего доброго, Данька решит, что искусство владения одноатомником – врожденный талант всех землян. Включая и его самого.

– Боюсь, Клэн, что тот поединок нетипичен. Я действовал интуитивно.

– Разумеется. Любой настоящий бой ведется интуитивно. Иначе он превратится в ремесло.

Последнее слово прозвучало так презрительно, как мог сказать лишь клэниец – с его сотнями поколений предков, не занимавшихся ничем, кроме войны. Я почувствовал, что одиночка с погибшего корабля мгновенно стал мне симпатичнее. Несмотря на жаропрочную хамелеонскую кожу и удивительное равнодушие к смерти своей огромной семьи.

Люблю искусство и ненавижу ремесленничество.

Не важно, что делает человек – кладет кирпичи в стену дома или пишет музыку. Выбор между искусством и ремеслом всегда зависит от той степени интуиции, непредсказуемости, чувства, которую вкладываешь в свое дело.