Сергей Лукьяненко - Книга гор (сборник)

Может быть, она действительно меня любит? Принцесса Терри с планеты Тар…

Что-то упорно мешало мне уйти в свое свободное и загадочное будущее из несуществующего уюта, где останется размышлять о случившемся Маэстро. Неизбежность? Едва ли…

– Стас, – неожиданно для себя спросил я. – Данька… Даниил… с ним все было нормально?

– Да. Вы же доставили его прямо к порогу дома. И даже проследили, кто открыл дверь. С ним все в порядке.

– Я не о том. Стас, он был счастлив?

Помолчав, Стас пожал плечами:

– Он был известным… великим художником.

– В двадцатом веке были известные художники. Илья Глазунов…

– Я же о великих.

– И Марк Шагал.

Маэстро задумчиво смотрел на меня:

– Сергей, он стал великим художником. Тут уже не подходят обычные понятия счастья.

– Понятно.

– Возьмите в библиотеке кассету с его работами. Там есть и несколько биографий, весьма любопытных.

– Спасибо. Я и не подумал. Я возьму кассету с картинами – этого хватит. Маэстро, а он рисовал… космос?

Ловким движением Стас извлек из кармана пиджака яркую цветную открытку. Множественная фотография…

– Здесь десятка два его работ, самых известных. Посмотрите. Третья или четвертая – одна из немногих, где есть что-то космическое. Возможно, вам она скажет больше, чем мне.

Я не знаток живописи, но это был очень странный стиль. Если соединение сотен ярких, чистых тонов в одно цельное и гармоничное изображение – это и есть цветазм, то Данька придумал забавный стиль. Яркий и праздничный, как новогодняя игрушка. Тревожный и печальный, как ночное небо сквозь ветви дремучего леса.

Первая картина оказалась довольно обычной, художники любят мифологические сюжеты. И на Данькиной картине был Икар – мальчишка, его ровесник, с распахнутыми крыльями взлетающий к солнцу. Или падающий на солнце, не знаю – ракурс был очень странным.

Я сдавил уголок фотографии, изображение сменилось непроглядной чернотой. Сбой в работе, наверное.

– Это тоже картина, – довольным голосом произнес Стас. – Называется: «Было темно». Листайте дальше.

Я вызвал новое изображение. И замер, вцепившись в пластиковую открытку.

На картине был берег озера, освещенный странным разноцветным сиянием плывущих в небе лун – синих, оранжевых, красных, зеленых… Я не стал их считать – меня не интересовало, ошибся ли Данька. Потому что на песчаном берегу озера, в разноцветном полумраке, сидел, прижимая к коленкам похожее на собаку животное, прекрасно знакомый мне мальчишка. С мокрыми после купания волосами и запрокинутой к небу головой. Рядом с ним лежал на тонкой темно-бордовой, даже на взгляд теплой подстилке молодой, атлетически сложенный парень.

Меня Данька приукрасил… кажется.

А все остальное было точным.

Здорово он ухитрился взглянуть на нас со стороны.

Я повертел открытку. И вдруг заметил, что за ажурным силуэтом леса встает призрачная серая тень. Огромный шар, не то накатывающийся, не то отступающий от лесного озера.

Великие Сеятели…

Девяносто пять процентов памяти о «каникулах в космосе» было уничтожено. Остальное должно было превратиться в мешанину похожих на сон видений, непонятных фраз, забытых переживаний…

Но что-то осталось.

Я вспомнил, как осторожно прислонил Даньку – вялого, заторможенного, погруженного в надежный гипнотический транс – к стене у двери его собственной квартиры. Ланс и Эрнадо с парализаторами застыли на лестничных пролетах. Я долго смотрел на Даньку – ни малейшего следа страшной раны. Медицинский блок «Гонца» постарался на славу. Но и ему была неподвластна память…

– Может, так оно и лучше, а? – негромко спросил я. – Меньше переживаний и тоски. Травматическая амнезия. Родителям на радостях будет не до этого. Главное – ты дома.

Я достал из кармана алмаз – «сдачу» с гиперперехода принцессы. Ехидно улыбнулся: если это неизбежность, то приятная. И опустил его Даньке в карманчик модной, купленной в магазине «Элита» в центре города рубашки. Виновато объяснил:

– На память… Трофея, увы, не могу.

Хотел потрепать Даньку по щеке – и остановил руку. Уже не стоит.

– Пока, Данька. На озере было здорово, правда?

Его глаза смотрели сонно и бездумно. Я надавил кнопку звонка и метнулся вниз по лестнице. Вслед за мной бесшумной, едва различимой тенью – Эрнадо. На первом этаже он остановился, бросил короткий взгляд на браслет с экранчиком видеодатчика – незаметной пылинки на Данькиной рубашке.

– Порядок. Мать ревет и колотит его по щекам… чтобы очнулся. Вроде помогает.

Помогает…

Я оборвал поток воспоминаний – и вовремя. Комната для принятия решений растаяла, обернувшись грязной площадкой земного подъезда. У смятых, искривленных пинками перил стоял Маэстро, цепляясь за покрытый облупившейся краской поручень.

– С вашей ментальной силой трудно бороться, – прошептал он. – Смена интерьера в комнате даже не планировалась технически. Вы воздействовали на управляющие контуры Храма напрямую.

– Извините, – глухо сказал я. – Сейчас переделаю. Скажите, я могу взять эту открытку?

– Это фантом. Но можно заказать материальную копию. Вам что-то напомнила эта картина? Наша семейная реликвия, между прочим…

– Ваша?

– Даниил мой прямой предок, – с легкой гордостью сказал Стас.

Я даже не удивился. Просто кивнул:

– Напомнила. Пару старых и всем известных истин.

Мир вокруг начал таять – меня ждали ангар с боевым кораблем «Корсар», жена и друзья, лишившийся друга Трофей и будущее, не скованное неизбежностью.

– Каких? – Возглас Маэстро на секунду прервал смену декораций. – Каких истин?

Я не ответил. Зачем? Память сильнее ножа, а дружба побеждает смерть. Эти слова станут фальшивыми и смешными, если их произнести вслух.

– У тебя были отличные каникулы, Данька! – выкрикнул я, пока транспортные механизмы Храма несли меня сквозь стены и влажные касания силовых полей. – У тебя будет теперь вся Земля. Планета, которая есть!

Планета, которая будет.

Восход солнца на Сомате, все равно какого – белого или желтого, – это зрелище, уступающее лишь закату. Вначале вспыхивают вершины гор – кристаллический песок перемалывает первые лучи света, окутываясь радужным сиянием. Чем выше поднимается солнце, тем ниже сползает разноцветная пелена. В черном, усыпанном звездами небе горы сверкают, как драгоценные камни на бархатной подкладке. Но вот над острыми, изломанными скалами показывается краешек солнца – белого или желтого, в зависимости от времени года. Небо наполняется густой синевой, а между разноцветными, нарядными, как карнавальные одежды, горами возникает тускло-серая, медленно текущая лента. Сухая река течет еще ленивее и спокойнее, чем равнинные реки на Земле. Даже водопады, которых немало в низовьях Оранжевых гор, производят впечатление чего-то сонного и неторопливого. Поток падает со скал медленно и почти беззвучно, словно русло реки наполняет легкая, невесомая пыль. Впрочем, так оно и есть.