Эдуард Веркин - Через сто лет

Я понуро побрел в сторону раздевалки, но Волошина меня не отпустила, окликнула.

– Поленов, стой. Давай лучше действительно на занятия. Про это… – Она похлопала по книжке. – Про это лучше молчать. Понятно?

– Про что молчать-то?

Нет, я действительно не понимал, что произошло такого страшного, о чем следует молчать.

Инга Сестрогоньевна поглядела на меня с прищуром, блеснула красивыми педагогическими зубами.

– А ты не безнадежен, – сказала она. – Вот уж не думала.

Инга Сестрогоньевна поправила парик.

– Я буду следить за тобой, Поленов. Понял?

– Понял, что ж непонятного.

– В класс. И поскорее.

Я поспешил медленным шагом.

Класс меня удивил. Внутри выглядело все совсем по-другому. Обычно у нас все расплываются по партам, лежат, как умирающие, и если взглянуть со стороны, то класс походит на полупустой ящик с подгнившими сливами. Или с полудохлыми осьминогами. Пахнет, кстати, тоже примерно так же, сливово-осьминожье.

А сейчас все было по-другому. Аккуратно, подтянуто, как-то осмысленно. Даже Сиракузовы, отличавшиеся особой сливообразностью и осьминогоподобием, и то как-то собрались, сидели относительно ровно, похожие на фасолевые стручки. Кострома тоже уже на своем месте была, сидела со строгим видом, даже не посмотрела на меня. То есть пока я там в трубе барахтался, она потихонечку в класс проследовала. Ну и правильно, ну и молодец.

Я плюхнулся на парту рядом с ней, как всегда, стал смотреть в окно. Четыре минуты смотрел, на дождь, на пузыри по соседней крыше, на ворону, гуляющую по железу, потом в класс вошла Инга Сестрогоньевна, огляделась, прокашлялась громче, чем полагалось, и начала речь:

– Ребята! Я хочу объявить вам важное, чрезвычайно важное известие! Вы все прекрасно знаете, что наша школа долгое время боролась за высокое звание человеческой школы. То есть учебного заведения, где обучаются не только условно витальные, но и люди! Настоящие люди!

Подчеркнула Инга Сестрогоньевна для нас, условно витальных. Хорошее, кстати, название, лучше, чем другие.

– Создание таких школ стало возможно благодаря программе правительства «Человек среди нас», направленной на создание учебных заведений смешанного типа. Планируется, что постепенно, со временем, количество людей в нашей школе и других школах будет увеличиваться, что рано или поздно…

Завуч замолчала, набрала воздуха для правильных голосовых модуляций и продолжила:

– Рано или поздно все вернется на круги своя. Все будет как раньше. Мы все в этом не сомневаемся. Целых три года мы боролись за то, чтобы человек попал именно к нам! Мы боролись за высокие показатели в учебе, за высокую посещаемость, за поведение. За рост показателей общественной активности! И мы победили!

Завуч топнула ногой к.б. в восторге, под потолком качнулась лампа, на Ингу Сестрогоньевну осыпалась штукатурка. Осторожнее надо, школа не железная.

– Да, мы победили, – повторила она. – И теперь у нас будет учиться человек. Скажу более того, человек будет учиться в вашем классе!

Костромина взглянула на меня с выражением «я же говорила!».

– Но это не только большая честь – это еще и большая ответственность. Мы должны создать подобающие условия. Мы должны помнить, что человек – это человек. Он не похож на нас. Он хрупок и уязвим!

Костромина вздохнула к.б. с завистью, ей тоже хотелось быть хрупкой и уязвимой и чтобы вокруг нее создавали подобающие условия.

– Поэтому вы все должны вести себя соответственно! – продолжала Волошина. – Повысить степень ответственности!

Волошина набычилась, из-за плеч у нее выступил горб, казалось, что еще чуть – и из этого горба разойдутся крылья.

– Никаких резких движений! – Волошина погрозила пальцем. – Никаких глупых шуток! Поведение приличное! Ответственность! Дисциплина! Порядок!

У нас и так поведение приличное. Какое поведение может быть у ящика тухлых слив? Тухлое. Приличное. Сверхприличное. Я думаю, что человека специально в наш класс определяют. Потому что мы спокойные. Самые спокойные. А вовсе не из-за того, что мы хорошо учимся или посещаемость там какая-то чудесная. Посещаемость у нас, кстати, напротив, низкая – и это, видимо, тоже в плюс: чем меньше вупов на квадратный метр, тем человеку спокойнее.

– Сиракузовы! – Инга Сестрогоньевна уставилась на братьев. – Я к вам обращаюсь, остолопы!

Сиракузовы окаменели.

– Вот так! – Завуч указала на них пальцем. – Все вы должны вести себя так же. Как они. Все берем пример с Сиракузовых! Ясно?!

– Ясно, – нестройно ответили мы все.

И стали брать пример с Сиракузовых. Одубенели. Только слышно, как парты железные скрипят, натужный такой скрип, безнадежный.

– Вот и отлично, – хлопнула в ладоши Волошина. – Очень скоро Света приедет.

На самом деле, значит, Света, Костромина не обманула. Света. Светлая, значит.

– Если хоть один из вас… – Инга Сестрагоньевна обвела взглядом класс. – Если хоть один посмотрит на Свету неправильно…

Она сжала кулаки так сильно, что брызнула кровь. Два маленьких фонтанчика. Это тоже педагогическое умение – для того, чтобы кровь вот так брызнула, ее нужно долго концентрировать в кулаках, собирать со всего организма, создавать давление. Если вот я сейчас сожму кулаки, сорву кожу и мясо, никакая кровь не брызнет, так, немного засочится только, и все. А у Инги Сестрогоньевны здорово, точно помидоры раздавила. Чего уж говорить, Инга Сестрогоньевна заслуженный педагог, старый работник просвещения.

– Я думаю, мне не надо напоминать, что случается с теми, кто осмеливается смотреть на людей неправильно, – зловещим голосом сказала завуч. – Думаю, среди нас нет таких?

Мы недружно, но отрицательно промычали. Я вот вообще не мог представить себе такого.

– Я так и знала. Надеюсь, вы не разочаруете меня и весь педагогический коллектив. Кстати, у меня есть голографическая карта Светы, ознакомьтесь и запомните.

Волошина достала из сумочки футляр, вытряхнула из него голографическую картинку и запустила по рядам. Мы, конечно же, стали ее внимательнейшим образом рассматривать, Сиракузовы так и вообще сунулись в карточку вдвоем, громко стукнулись головами, замурчали, хотели друг на друга кинуться, но сразу замолчали. Потом Груббер, она уткнулась в карточку носом, мне показалось, что даже не столько уткнулась, сколько погрузилась туда и очень долго не хотела возвращаться, пришлось Инге Сестрогоньевне предупредительно кашлянуть.

После Груббер карточка прошла еще через несколько рук, так что ко мне она попала уже теплая, слегка поцарапанная и даже несколько помятая – Сиракузовы тискали ее, как ненормальные. Но стереоизображение все равно сохранилось, я особым образом скосил безрадостные свои глаза и увидел ее.