Андрей Геласимов - Холод

– Смог бы, наверное, – сказал он, ненадолго задумавшись. – Только смотря за что.

– Ну, например, на войне, – не сдавался Филя.

– На войне бы смог. Там же приказ. Не я виноват буду.

– А без приказа? От ревности, например. Жену бы свою смог убить, если б она тебе изменила?

Виталик засопел и весь как-то подобрался, мгновенно став похожим на огромный булыжник.

– Слышь, ты зачем вопросы такие спрашиваешь?

– Проверить кое-что хочу.

– А я вот сейчас проверю тебе по балде прямым левой. Он у меня знаешь какой?

– Какой?

– Убойный.

– Тогда не надо, – рассудительно заявил Филя. – Зачем проверять? Я и так верю. Ты же в бокс профессиональный хотел пойти. Я понимаю.

– Чего ты понимаешь, дурила? Чего ты вообще несешь?

Виталик надвигался на Филю, и его левая рука уже подозрительно подрагивала, как будто сама наводилась на цель. Глядя на это подрагивание, Филя подумал, что напрасно поставил вопрос ребром – надо было как-нибудь исподволь, необязательно о прямом и предумышленном убийстве. Можно было начать со случайного – будучи боксером, Виталик ведь мог захлестнуть какого-нибудь бедолагу на ринге, и вовсе не от ненависти к роду человеческому, а так, ненароком. Или еще лучше – надо было спросить, а смог бы он, предположим, оставить спящего человека на даче, зная, что заслонку в печи кто-то случайно задвинул, и человек, скорее всего, уже не проснется, потому что дрова до конца еще не прогорели – с учетом того, разумеется, что человек этот причинил ему такую боль, какой не причинял никто и никогда.

Но Филя упустил все эти дипломатические возможности, а потому теперь с тяжелым сердцем взирал на подрагивающую левую, у которой, по словам Виталика, был убойный прямой.

– Подожди, – попытался он выиграть немного времени. – Давай поговорим по-человечески. Ты ведь можешь по-человечески?

– Могу, – выдохнул Виталик, не прекращая, впрочем, подрагивать конечностью, на которой уже созрел довольно увесистый кулак.

– Ну вот… Все мы в конце концов люди – любим шоколад, мороженое, собачек, умиляемся при виде заката или когда слышим детский смех, и все эти чудесные мелочи, именно они делают нас людьми. Ну, то есть нормальными в конечном итоге, всё понимающими, и даже приятными людьми… Но… Что, если я не хочу быть человеком? Не хочу любить все эти милые вещи? Что, если я хочу быть монстром? Кто сказал, что они хуже? Среди нас такое множество монстров, а мы при этом – великая страна. Будешь спорить, что великая? И то же самое ведь про Америку можно сказать, и про Европу. Даже в Норвегии крохотной свои монстры найдутся.

Филя замолчал, уставившись на Виталика и ожидая его реакции. Тот ответил не сразу, но кулак его потерял уверенные очертания.

– Ты о чем?

– Сейчас объясню, – заторопился развить свой успех Филя. – Понимаешь, я долгое время был уверен, что смерти своей не боюсь. То есть я и сейчас в этом уверен, но иногда, знаешь, найдет что-то такое, и очень становится не по себе. Даже ведь генерал Крахоткин – и тот струсил. На что был вольнодумец и атеист. Падчерицу за волосы перед смертью три раза дернул, и это, поверь, от страха, не от одной злости. А я даже не атеист. Сам до конца, правда, не знаю, кто я, но, думаю, что не атеист. Я, например, в тебя верю. И не только в тебя – вообще, во всех вас.

Филя обвел рукой копошившиеся перед радиатором автомобиля, освещенные всполохами огня фигуры.

– В кого – в нас?

Виталик снова угрожающе засопел, но разошедшийся не на шутку Филя уже его не боялся.

– В чертей, – твердо и даже немного весело сказал он. – Думал, не догадаюсь?

Виталик хмыкнул, затем стянул свою монтажную шапку, почесал голову и глубоко вздохнул.

– Блин, что же с тобой делать? Мне работать надо идти. Одного тебя тут такого оставлять… я не знаю… Начудишь ведь.

– А ты словечко за меня можешь замолвить?

– Какое словечко?

– Ну что, мол, есть тут такой человечек, и он согласен.

– На что согласен?

– На всё. На переход, на любое сотрудничество. Готов прямо сейчас. Ты пойми, я уже совсем задолбался. Непонятно ведь ничего. Живешь, думаешь смысл какой-то во всем этом есть, весело даже вначале, а потом постепенно так всё мутнеет. Грех этот первородный, бессмыслица, и в конце концов – смерть.

– Да, мужичок… По ходу, сильно тебя штырит. До водки никаких таблеток не ел? Тебе в больничке чего давали?

– Нет, я серьезно. Поговори там с кем-нибудь, кто вопросы решает. Я с удовольствием. Я перейду. И даже пригодиться сумею. Ведь я понимаю, что человек сам по себе содержит злое начало. Его не только не надо соблазнять, он сам с радостью зло совершит. И дело вовсе не в том, что глупая Ева яблоко у змея взяла, а в том, что человеку этого хочется – зла, я имею в виду. И как можно больше. Потому что все остальное вообще не имеет смысла. Деньги не радуют, успех – приманка для одноклеточных, любовь невозможна, потому что каждый норовит одержать верх и стать обязательно тем, кого больше любят. Нет в жизни смысла. Любые мотивации – это лишь фантики, обертки от дешевых ирисок, и нам их, как папуасам, впаривают, чтобы мы дальше плясали у своих ритуальных костров. Ты знаешь, у меня такое чувство, что меня обманули, меня здорово кинули с этой темой… Насчет жизни… Насчет того, что жить – это здорово… Мне кажется – думать о смерти вовсе не означает быть мрачным. Гораздо больше отношения это имеет к попытке избежать обмана. Который уже реально достал. Просто сил никаких терпеть нету. Жизнь, чтоб ее… не прекрасна… – Филя всхлипнул, задохнувшись от накатившей на него мутной тоски. – Замолви словечко, я тебя очень прошу.

Как именно он представлял себе этот «переход», в каком виде и кому надо было «замолвить словечко» – всё это, то ли от водки, то ли от волнения, было слегка туманным у него в голове, но главное, что он в эту минуту чувствовал, – он был совершенно искренен. Впервые за долгое время он говорил прямо, серьезно и откровенно о том, что давно неподъемным грузом лежало у него на сердце.

– Поможешь?

Он с надеждой смотрел на обалдевшего Виталика, а тот, явно не зная, как реагировать, и, в общем-то, не поняв даже половины из того, что ему было сказано, барабанил пальцами по рулю и делал губами негромкие звуки «пум-пум». Так продолжалось, наверное, полминуты, пока снаружи не началась какая-то возня. Успокоившийся немного Филя повернулся к боковому окну и увидел еще двух чертей, тащивших на веревке к огню большого темного зверя. Зверь упирался, черти время от времени его злобно пинали, и тогда он пронзительно взвизгивал, ослабляя сопротивление и скользя против своей воли все ближе к огню.

– Что это?

Виталик перегнулся через Филю, вгляделся в разорванную всполохами темноту и рассмеялся.