Вячеслав Шалыгин - Навигаторы Апокалипсиса

Как бы. Или все-таки лучше жить с опаской и в неведении, но долго? Как знать?

«Черт, да хватит ломать голову! Так никогда в кучку не соберешься! Все, закрыли вопрос! Делай, что должен, и будь, что будет. Вот и весь рецепт успеха. А там увидим».

Гуськов очередным усилием воли окончательно (как он надеялся) прогнал невеселые мысли и вновь сосредоточился на видах за окошком машины. Перед ним опять мелькали привычные и благополучные фрагменты из жизни ночного города. Без всяких удручающих картинок-вставок из «мира иного». Теперь все шло ровно, непрерывным видеорядом. Как бывало обычно. Хотя нет, в связи с приближающимся Новым годом картинки заснеженной столицы выглядели симпатичнее обычных.

Гирлянды, украшенные елки, подсветка витрин… все сверкало и переливалось, создавая предпраздничное настроение у всех, от прохожих до автомобилистов и от покупателей до продавцов в многочисленных магазинах и на елочных базарчиках. Прохожие, как всегда, куда-то спешили, но на их лицах не лежала печать вечной озабоченности, а водители почти не дергались, не сигналили, как сумасшедшие, и не подрезали друг друга. И над торговыми пятачками не витал дух наживы, как это бывало на территории канувших в историю «стадионных» рынков, например, «Черкизона» и «Лужи». Продавцы елок и покупатели торговались весело и непринужденно, зачастую договариваясь о цене вдвое ниже стартовой да еще скрепляя сделку глотком «согревающего».

Короче, складывалось впечатление, что во всем этом мире грустил и забивал голову проблемами только майор Гуськов. Возможно, так и было, но ведь майор знал правду, а другие люди – нет. Майор знал, что весь этот симпатичный мир – лишь подделка и что настоящий мир сейчас рушится, а не готовится к празднику. А все эти люди за окном машины и не подозревали ни о чем подобном.

«И лучше им ничего не знать, – майор отвернулся от окна. – Зачем? Они и в искусственной реальности хорошо живут, и будут жить дальше. А то, что в настоящем мире сейчас умирают их двойники, их точные копии, а вернее – «оригиналы», это не их проблема. Не этих людей. Для них реальность одна, и в этой реальности жизнь идет своим чередом. Пусть все так и остается. А «спасение утопающих» в Старой реальности «дело рук самих утопающих», как ни прискорбно это сознавать. И, к сожалению, это не бред, не продукт больного воображения. Разделение реальности на Новый и Старый мир – это та самая «пылающая правда», зная о которой якобы легче жить».

«Ауди» припарковалась у стандартной высотки, и водитель ненадолго исчез. В отличие от Гуськова, который решил сегодня вообще не заезжать домой, водитель Олег забежал переодеться и повидать семью. Собственно, поэтому они и поехали из Конторы в Щукино не напрямую по Ленинградке, а сделав довольно приличный крюк. В десятом часу вечера потеря времени выходила не критическая, поэтому Гуськов не стал возражать, когда Олег попросил об одолжении. Зачем портить отношения с новыми коллегами?

Да и чисто по-человечески… Будь у Гуськова семья, он, наверное, тоже заехал бы домой после суток скитаний невесть где. Но с семьей у майора не заладилось, и вот уже почти год он жил холостяком, поэтому Гуськов не видел особого смысла в поездке домой. Тащиться через весь город в свою пустую квартирку – зачем? Переодеться? Изодранную куртку он и так поменял, а остальное – успеется. Перекусить? Он уже перекусил. Что еще? Убедиться лишний раз, что он никудышный семьянин, взглянув на пустые полки в шифоньере и нерасправленную двуспальную кровать? Тем более не стимул.

Новая тема для размышлений оказалась почти такой же грустной и затягивающей, как предыдущая, поэтому майор даже не заметил, как пролетели минуты ожидания, как вернувшийся Олег снова уселся за руль, вывел «Ауди» на дорогу и за пятнадцать минут домчал до ЦКВГ ФСБ на Курчатова. Впрочем, что тут удивительного? Сочувствие самому себе – это наиболее захватывающий вид размышлений, прямо-таки в транс вводит. Куда там раздумьям о судьбах мира! Так что, когда машина остановилась у подъезда хирургического корпуса госпиталя, Гуськову пришлось сделать над собой двойное усилие, чтобы выйти из задумчивости, в которую он соскользнул, несмотря на все внутренние приказы и попытки настроиться на текущие дела.

Майор коротко объяснил водителю, где припарковаться и как долго ждать, а затем бодро, несмотря на суточную усталость, поднялся на крыльцо госпиталя ФСБ и вошел в приемный покой.

Первым, чем встретил майора госпиталь, был характерный стерильно-казенный набор запахов. После запаха кожи в новенькой служебной «Ауди» и пары глотков чистого морозного воздуха на крыльце госпиталя больничные запахи удручали особенно сильно. Да и свет энергосберегающих ламп в приемном покое, а затем в коридоре первого этажа тоже не особенно радовал. Здесь использовались достаточно яркие лампы «дневного света», но свет этот казался каким-то безжизненным. И шаги в пустом коридоре звучали слишком отчетливо и угрожающе. Словно не ты сам идешь, а идут за тобой. Причем и в прямом, и в переносном смысле. Так и хочется поднять на всякий случай руки вверх и оглянуться.

Что ни говори, больница есть больница, невеселое место. Особенно ночью. Этот вывод майор Гуськов сделал давно, еще когда впервые загремел вот в это самое хирургическое отделение госпиталя ФСБ в Щукино. Попал из-за пустяка, получил касательное ранение плеча, но сразу понял, что валяться ему придется гораздо дольше, чем он пролежал бы дома. Нет, не потому, что дома и стены помогают, а в госпитале царит какая-то нездоровая атмосфера, которая тормозит процесс выздоровления. Ничего такого. Просто из-за общей тоскливой обстановки время здесь тянется гораздо медленнее. Ну, просто «ползет улиткой по склону Фудзи». А когда время растянуто, его хватает, чтобы обратить внимание на мелочи, которые в нормальной обстановке не замечаешь. То там кольнуло, то здесь зачесалось, то в ушах зашумело. Начинаешь осторожно интересоваться у персонала, с чего бы это все? А медики и рады стараться, новые обследования назначать. Вот и получается замкнутый круг: с одного бока выздоравливаешь, с другого портишься, как залежалый помидор.

Короче, не нравились Гуськову такие места. Не любил он в них наведываться. Даже в качестве посетителя. Но что поделаешь, если служба требует?

Палата интенсивной терапии, в которой, как подсказали в приемном отделении, лежал майор Клименко, находилась в самом начале коридора на втором этаже, почти сразу – поднялся по лестнице и налево. Хотя бы это порадовало. Не пришлось топать по еще одному гулкому коридору. Ну, и обстановка в палате отличалась от общей больничной. Как-то поаккуратнее здесь все выглядело, поновее, поприличнее. И стойки с капельницами блестели, и кровать с электрическими регулировками внушительно смотрелась, и лампочки радовали «теплым» светом. Кардиомонитор, правда, попискивал, и приборы какие-то едва слышно гудели, но это как раз не раздражало. Даже, наоборот, успокаивало. Пищат приборчики, значит, все в порядке. Майор Клименко жив и идет на поправку. А то ведь досталось ему во вчерашней заварушке изрядно, едва кровью не истек, мог и не выжить, будь постарше или послабее.