Олег Ростислав - Закон Дарвина

Они ждали во дворе заброшенной пятиэтажки – за домом Щупаков, сюда можно было попасть через лаз в заборе. Ждали, покуривая и негромко переговариваясь – не для обсуждения, все уже было обсуждено, просто так.

– Грузовик жалко, – буркнул усатый, сухощавый, из одних жил скрученный невысокий казак. Щупак хмыкнул:

– Ты автобус свой готовь. Тебе с нами не идти, но твое дело, может, поважней нашего… На ходу?

– На ходу… Двести человек – набью, как сельдей в бочку. Ладно, не подавятся. Довезу.

Казак Евгений Палыч был известен тем, что уже несколько раз вывозил детей с баз оккупантов – даже из Казахстана, а первые рейсы начал совершать вообще по своему почину, ни с кем не советуясь и не связавшись, с бывшим атаманом они встретились и разговорились позже. Щупак заметил ему еще:

– Отвезешь детей – и давай сам сюда. Технику свою бросай к нехорошей маме. Уходить будем на конспиративки вместе с семьями. Чую я, скоро полыхнет тут…

– Я все ж таки еще раз под Курск смотаюсь, – покачал головой Евгений Палыч. – Там завязка прочная, ребята ждут, много… А потом вас найду.

– Па, я с вами? – с надеждой спросил младший Щупак, подходя. Атаман мотнул головой:

– С матерью пойдешь. И не спорь, а то в лоб схлопочешь.

Тот надулся, но промолчал. Щупак мягче сказал:

– Мать побереги. А мы придем скоро.

Мальчишка обнял отца обеими руками, уткнулся головой ему в грудь. Потом сам оттолкнулся и быстро, бесшумно канул в ночь – как не было.

Подошел отец Георгий. Он нес выданный «АКС-74» и выглядел спокойно-сосредоточенным. Но все-таки не смог сдержать удивления, когда Щупак сказал ему:

– Помолимся, что ли, батюшка?

И почти вскрикнул, услышав спокойно-разрешающий голос: «Ну давай, за дело».

Последних детей в автобус впихивали и впрямь как сельдей в бочку. Опомнившаяся охрана вела уже густой, хотя и неприцельный огонь, выли сирены, метались лучи прожекторов. Щупак, помогавший влезть на крышу автобуса раненому сыну, повернулся к ведущему огонь из-за угла кунга священнику:

– Скорей, отправляемся! – В голосе атамана был неистребимый казачий юморок.

– С Богом! – крикнул отец Георгий и махнул рукой так яростно, молча, резко, что атаман разом понял все. Он еще хотел крикнуть что-то, возразить, хоть и бесполезно это было… но застонал сын, рванулась машина, внутри закричали, заплакали – и последнее, что запомнил Юрий Сергеевич, было – яростный свет прожекторов, сошедшихся на фигуре в расхристанной рясе с занесенной рукой, бегущие сквозь холодное белое зарево черные получеловеческие силуэты – и крик отца Георгия, сильный, почти мелодичный: – Прости, Господи!

Потом заклубилось рыжее пламя, намертво перекрывая путь погоне – если о погоне могли помышлять те, кто уцелел…

Последний раз Верещаев убивал в армии, в давнем начале 90-х. И это были не бои, а так – нелепые стычки, и стрелял он в тех, кто ничего ему не сделал, чьих проблем он не понимал и кто вряд ли мог понять его самого.

Совсем не то, что было сейчас.

На вывоз детей из монастыря послали группу «евсюков» из дагестанской диаспоры с тремя турецкими офицерами. Турки «рулили» «братьями-мусульманами», как нечистым и тупым скотом, и те «шуршали» без единого возражения. Сейчас четыре больших грузовика – пустующие – стояли в ряд на подъездной дороге, а возле запертых ворот монастыря торчали два «уазика» и «Хаммер». Тоже пустые, если исключить пулеметчиков, бдительно развернувших два «ДШК» и «браунинг» в разные стороны, ну и водителей. Четыре «евсюка» и трое турок явно собирались высаживать ворота чем-то вроде саперного заряда. На колокольне истерично гудел колокол. Верещаев усмехнулся. Ага, набат. Вставайте, люди г’усские. Сейчас, прибежали к вам на помощь из соседней давно спившейся деревни, где осталось три калеки. Или еще вот прям сей секунд ангелы спустятся и всех разгонят огненными мечами… Неужели правда верят в эту лабуду? Еще бы по стенам с иконами прошлись…

В сотне метров от ворот лежали восемь человек – Ольгерд в их числе. Пологий длинный холм образовывал там двойной изгиб, поросший голым уже, но густым кустарником, надежно маскировавшим группу. У троих были снайперки: две «СВД» и «мосинка», с которой Верещаев тренировался в любую свободную минуту все последнее время. У троих других были «РПГ-6», заряженные выстрелами «МШВ». И – пара с «ПКМ».

Лежали уже довольно долго, успели соскучиться и сейчас ждали первого выстрела.

Верещаев аккуратно пересел «по-егерски» и плотно устроил винтовку в руках. Приложился. Четырехкратный прицел сразу сделал близким лицо пулеметчика в «Хаммере» – типичное лицо горского хоря, злобного и жестокого в ощущении своей силы и своего превосходства.

Верещаев усмехнулся, плавно повел оружие от губ ко лбу и одновременно нажал спуск…

…Двенадцатиграммовая пуля, летевшая со скоростью восемьсот метров в секунду, попала точно между бровей джигита как раз в тот момент, когда он сожалеюще думал о том, что в монастыре нет девок, а мальчика турки не дадут, трясутся над ними. Попав – передала в заполненный нехитрой скотской мыслью мозг три с половиной тысячи джоулей энергии и с приятным чувством исполненного долга вышла в основании черепа, пролетела еще полсотни метров и мирно упала в грязь.

Голова пулеметчика брызнула алым и серым, и он сполз в люк – остались торчать в осеннее небо дергающиеся руки со скрюченными пальцами. Впрочем, это никого особо не заинтересовало, так как в тот же миг были убиты двое других пулеметчиков, а через две секунды взорвались и все три джипа…

…Вторую пулю Верещаев посадил в пах успевшему обернуться турецкому офицеру – посадил с наслаждением и даже понаблюдал секунду, как гордый осман крутится около монастырских ворот, то сжимаясь в комок, то резко распрямляясь, а через ладони свищут неудержимые красные струйки. Третья – рука быстро и плавно перебрасывала затвор – угодила в кадык вскинувшему в броске к обочине автомат «евсюку», пробила позвоночник и уложила кавказца на месте.

А больше стрелять было не в кого. Лишь из кабины одного «ЗИЛа» медленно выпал и потек кровью – по волосам и упавшим рукам – водила.

Четырнадцать оккупантов были убиты и три машины сожжены за четыре секунды. Было потрачено три «МШВ» и четырнадцать патронов 7,62х54. «ПКМ» работать не пришлось, а у Верещаева был самый плохой «счет» – из-за турка, на которого он отвлекся.

Но, если честно, его это не интересовало.

Из монастырских окон видели, как возле кустарника, только что брызгавшего свирепым огнем, возник среднего роста человек в не очень чистом камуфляже, мешковатом, перетянутом ремнями, с непокрытой головой. Под левым погоном торчал берет, до подбородка поднималась толстая высокая горловина теплого свитера. Положив на плечо стволом старую винтовку, человек неспешно пошел к монастырю. Большая коричневая пистолетная кобура – как в фильмах про Гражданскую войну – покачивалась у него возле правого колена. Лавируя между трупами и машинами, горящими и целыми, человек подошел к воротам, постучал в них ногой в высоком, заляпанном грязью ботинке на шнурках и ремнях. Левая рука у него была в черной кожаной перчатке, правая перчатка торчала из-за борта камуфляжа.