Олег Ростислав - Закон Дарвина

…Глава министерства по связям с общественностью Гаспаров, сложив руки на животе, крутил большими пальцами и тяжело вздыхал снова и снова. Общественность ему не нравилась никогда, но он всегда умело пользовался ее настроениями для достижения своих целей. Но это осталось в прошлом. Неожиданно выяснилось, что работать с Подлинским просто невозможно, а общественность протестующая намного приятней просто общественности. Позавчера глава миссии UNFRF, вызвав Гаспарова «на ковер», полчаса вежливо объяснял ему, какой он, Гаспаров, идиот, бездарь и сволочь. Гаспаров знал это сам, но вслух услышал это впервые – тем более от человека, с которым было прочно связано его, Гаспарова, чисто физическое благополучие. Вздохнув еще раз, Гаспаров решился «валить» Подлинского. Лучше уж быть главой правительства – ответственности меньше…

…Министр культуры Прытко́й общему унынию не поддался. Он писал, морща квадратный лобик, на ноутбуке новую, как он изысканно выражался, пиесу под названием: «Лицо русского фашизма и народное покаяние как путь к процветанию»…

…Подлинский отдернул оконную занавеску – посмотреть, закончился ли взлет? Бельгийские истребители «F-16», сопровождавшие правительственную машину, почему-то резко отвернули в стороны – на секунду Подлинскому показалось, что они испугались его взгляда.

И только потом он увидел приближающиеся с земли три стремительных ярких звездочки на бело-серых пружинных струях.

– Что такое? – пробормотал он удивленно…

…Через одиннадцать секунд правительство Российской Конфедерации Независимых Народов перестало существовать.

В полном составе…

– …Пиж…ш, – удовлетворенно прошамкал в двух километрах от Шереметьева стоящий на крыше старого ангара тощий неопрятный старик в расстегнутом клочковатом ватнике, мешковатом пиджаке и мятых брюках. Перекрестился, пробормотал: – Шлава тебе, Шталин… – Глаза у старика были ненормальные, ликующие и сочащиеся огненным безумием.

На крыше были еще три человека – могучий бородач лет сорока и двое молодых парней за двадцать. Одетые в немецкие зимние камуфляжи, они держали на плечах пусковые блоки «стрел» с пустыми трубами и, словно не веря сами себе, смотрели на горящий вдали керосиновый костер, мелькание машин и людей под вой сирен… Они бы стояли так вечность, наверное, но дед развил бурную деятельность:

– А ну, ну, шынки, – зашепелявил он, выкатывая из-под вороха строительного мусора за каким-то баком, измазанным солидолом, покрашенный масляной краской «максим» и вытаскивая патронную коробку, – давайте отшюда, вам ешо шить и шить, а мне вон ш теми, – он кивнул вниз, где в каком-то километре мчались несколько броневичков охраны, – поговорить нушно…

И припал к пулемету…

…Когда он оглянулся – проверить, ушли ли молодые дурни, не вздумали ли погеройствовать не вовремя, то понял, что все-таки не один. Его второй номер – Васька Бряндин, такой же, каким он в последний раз видел Ваську живым на будапештской улице, в расстегнутом зеленом ватнике с вылезшим на плече клоком серой ваты, в сбитой на затылок ушанке, с белозубой улыбкой здорового и веселого двадцатилетнего парня – уже полулежал рядом и подмигнул старику.

Дед не удивился. Все было правильно…

– Шего вштал? – подмигнул ему в ответ дед, устраиваясь поудобней за привычным орудием. – Подавай, Вашена, вон они полжут, фашишты херовы! Йиих, рррруби дррррровааааа!!!

И, нажав гашетку, дед ощутил, как послушно поползла в приемник взревевшего «максимки» подаваемая ловкими руками второго номера звенчатая лента…

…Снайпер смог уложить сумасшедшего пулеметчика через двадцать минут, пробив щиток пулемета «лапуа магнум». Старик упал на кожух «максима» мертвым – со страшной беззубой улыбкой, полной нездешнего свирепого ликования.

А пулемет продолжал стрелять, пока не кончилась лента…

…Снайпер не рассказал никому то, в чем был практически уверен. В прицел на крыше он видел за пулеметом двухчеловек.

Но это, конечно, была галлюцинация…

…Когда в морге удалось разжать намертво сведенный правый кулак тощего старика – патологоанатом отшатнулся.

В кулаке, навечно впечатанная в сухую бескровную плоть страшным предсмертным усилием, багряно-золотым огнем горела золотая звезда.

Врач долго стоял около лотка в раздумье. Потом – бережно, почти нежно сложил кулак обратно. И прошептал:

– Прости, дед…

…А три человека в камуфляжах уходили подмосковным снежным лесом на северо-запад. Они шли быстро и молча – к одним им известной цели.

К полулегендарному Княжеству, куда до сих пор им не давал уйти Долг Ненависти.

Висевший на луке седла приемник хрипел и посвистывал, по временам начинал урчать и доносил в окружающий холодный мир какие-то вовсе уж невообразимые «звуки космоса». Потом вдруг щелкнуло, и совершенно ясно и чисто послышался бодрый голос диктора:

– Новое феминистическое движение в России набирает обороты. Как говорит лидер движения Раиса Скворцова: «Женщины только и ждали этого – им не хватало толчка! Мы надеемся, что настанет день, когда каждая уважающая себя девушка или женщина гордо скажет: «Я женщина, а не инкубатор!» – и откажется служить вбитым в голову патриархальным устоям!»

– Им не хватало толчка, – сказал Верещаев. – Толчок мы им обеспечим. Глубокий, грязный и вонючий.

Его уже не в первый раз поражала какая-то инфузорийная тупость правозащитных орд, буйствовавших на развалинах всего и вся. Казалось, кто-то открыл двери гигантского дурдома. Обитатели его не обращали внимания ни на что, кроме своего болезненно раздутого и полностью деформированного внутреннего мира, более реального для них, чем подлинная реальность.

Верещаев знал, отлично знал, что в Москве уже третьи сутки не работают системы отопления. Тем не менее радиостанция вещала из Москвы.

Он остановил коня, чтобы подождать сопровождавшего порученца – тот еще плоховато держался в седле. Огляделся. По расчищенной дороге в полукилометре тянулся обоз – несколько машин, самых разных; в Княжество шла новая партия беженцев. Еще дальше видна была другая ниточка транспорта, но Верещаев отвел взгляд.

От Петьки известий не было. Никаких. Сразу три девчонки ходили с зареванными мордочками, но бывший писатель, а ныне глава молодой спецслужбы цинично думал, что это пройдет, бабьи слезы – что вода. Но если Петька пропал и уже не вернется – вместе с ним сорвалось выполнение задания. Важного задания.