Денис Шабалов - Право на жизнь

– Я за всех отдуваться буду? – переводя взгляд с одного на другого, с тихой ненавистью спросил Данил. – Вы что же, суки, в палачи меня записали?! Сначала Соник, теперь – Ариец…

Локатор молчал.

Данил еще раз оглядел друзей, нагнулся над Ильей и посмотрел в его глаза.

– Моргать можешь? – голосом, осипшим от предчувствия того, что ему сейчас придется совершить, спросил он.

Ариец моргнул.

– Что мне делать, Илюха? Моргни еще раз, если твердо решил…

Веки опустились и спустя долгую-долгую секунду поднялись вновь. Сталкер твердым взглядом смотрел на товарища. Голова его дернулась судорожно, словно он пытался что-то произнести, и Данил скорее почувствовал, нежели услышал:

– Отдай… свой долг.

Его вдруг бросило в жар от осознания того, каких усилий стоило Арийцу произнести эти простые и вместе с тем невероятно сложные слова. Тело больше не повиновалось, и сознание его до конца дней своих обречено было существовать в этом живом саркофаге… Что еще могло быть страшнее этого кошмара?

И тогда Данил, с полным сознанием того, что все делает правильно, приставил к виску товарища ствол и нажал на спуск.

И потянулись дни, наполненные бездельем и ожиданием. Караван двигался по радиоактивной местности, фон иногда взлетал под сотню рентген – это если не считать попадающихся по пути локалок с излучением за триста-четыреста – и вылезать из кунгов поразмять ноги совсем не хотелось. Две недели – срок немалый, на машине можно умотать черт знает куда, но только при условии, что дорога чиста и движешься на хорошей скорости, а не ползешь черепашьим шагом. Несколько раз им попадались радиоактивные пепелища городов, цифры в окошках дозиметров взлетали в заоблачные выси, и колонна, спешно разворачиваясь, отходила назад, выискивая обходные пути. Все эти метания удлиняли дорогу чуть ли не вдвое, и Данил все время волновался – успеют ли? На кону стояли жизни – жизни не абстрактные, жизни родных и любимых людей.

Безделье постепенно становилось всеобъемлющим. Бойцы либо валялись и тупо пялились в одну точку, либо – если Хасан по внутренней связи передавал команду «внимание по всем направлениям» – вставали по окнам и глазели на унылую местность. В такие моменты в душе Данила царила щемящая сердце всепоглощающая тоска – другого настроения окружающий пейзаж навеять был не способен.

Ржавые остовы автомобилей под откосами, поваленные столбы линий электропередач, обвалившиеся мосты, мусор, песок, листва, грязь, истлевший хлам на дорогах, выбеленные дождями и солнцем костяки, среди которых человеческих скелетов было гораздо больше, чем костей животных… и – руины, руины, руины. Большинство из них стояли мертвыми, но в некоторых все еще копошилась вялая, полузадохшаяся жизнь – пару раз он видел какие-то бледные тени, шмыгающие между остатков строений, возвышающихся как осколки гнилых зубов, и ныряющие в черные провалы дыр в кучах мусора… И так было везде, везде, где б они ни проезжали. От человеческой цивилизации, веками поднимавшейся по ступеням эволюции, остались лишь агонизирующие останки, опаленные огнем радиоактивного излучения. И теперь эти останки судорожно дергались, хрипели, пуская кровавые пузыри, и, в попытках подняться, сучили изувеченными апокалипсисом ядерной войны конечностями.

Тряская тягомотина дороги, пейзаж, щемящий сердце, скука… В такие дни чем заниматься? Известно: либо байки травить – либо оружие начищать. Можно то и другое сразу. Стволу, оно понятно, такой уход только на пользу, а вот мозгам от баек пользы никакой, одно разложение. Спасибо Семеныч выручал. Вероятно, он и впрямь когда-то был ученым, потому как сведений об окружающем мире в его голове содержалось не перечесть, и послушать его всегда было одним удовольствием.

Сеанса, обещанного связистами, ждали двое суток, и когда все-таки пришло известие, что тревога была ложной, бойцы повеселели, – потеря бронепоезда означала бы, что путешествие пора заканчивать. Поворачивай оглобли – и домой. Возможно, для Братства это и было бы неприятно – но и только, а вот для Убежища это означало медленную и мучительную гибель. Поэтому Добрынин – как, впрочем, и остальные сталкеры – услышав о том, что бронепоезд в норме и следует по заданному маршруту, вздохнул с облегчением. И тут же, вспомнив о поставленной на днях галочке, принялся допрашивать Семеныча на предмет дальнобойности связи.

– Тут вот ведь в чем дело… – Профессор, валявшийся на нижней полке, от скуки был готов рассказывать о чем угодно. – Таскать с собой что-то типа Р-140 на сто тридцать первом ЗИЛе у нас возможности нет. Еще одна машина – это дополнительный расход топлива, а когда бригада уходит в дальний поиск, либо сопровождает караван, – каждый литр на счету. Неизвестно ведь, когда вернемся и сможем ли в рейде соляру достать. Потому – жесткая экономия. К тому же максимальная дальнобойность Р-140 – две тысячи километров, да и то лишь в идеальных условиях, при телеграфной работе. А мы, порой, уходим на такие расстояния, что достать можно только со спутника. Вот им-то и пользуемся.

– Спутником? Они еще остались? – поразился Данил.

– Да. Нашли его случайно, но раз уж нашли – грех не пользоваться. Хрен его знает, по какой он там орбите движется, но над нами проходит очень быстро. Сеанс связи длится недолго, и за это время нужно успеть настроиться на сигнал, связаться и обменяться информацией. Зачем кому-то понадобилось запускать такой неудобный спутник, я не понимаю, хотя вполне возможно, что изначально он ходил по совершенно другой орбите, которая изменилась в результате бомбардировок. Наверняка ведь досталось не только наземным целям. У Китая, Штатов да и у России были орбитальные спутниковые группировки, а ведь это одна из первоочередных целей.

– Неудобно – один спутник всего, – заметил Ли.

– Скажи спасибо, хоть такая связь есть! – подал голос Урюк. – А то умотаешь тысячи за четыре километров от базы – и кукуй, гадай, что там творится. А так, один раз в пять суток – обмен сигналами. «У нас нормально – у нас тоже, привет от домашних». Все на душе легче, когда знаешь, что дома все в порядке.

– Так у вас там военная база или как? – спросил Сашка.

– Да как… как у вас, в общем. Думаешь, тебя, что ли, одного дома ждут? – ответил Семеныч. – Урюка, вон, тоже маленькие… хм… урючата дожидаются…

Ахмед добродушно рассмеялся:

– Да… Трое у меня. И все пацаны. Один – совсем уже взрослый. Джигит! Скоро в третью бригаду возьмут! А двое поменьше, одному – семь, другому – пять.

– А у меня – четверо, – похвалился Профессор. – Один уже во Второй охранной, под Твердохлебом ходит, другой в штабе сидит, у Тарантула, нашего команча, на виду. Глядишь – со временем и в верхушку выбьется. Ну а еще двое – те малые совсем…