Михаил Козырев - Пятое путешествие Лемюэля Гулливера

Я пойду в лес, буду питаться плодами и ягодами, буду голыми руками ловить лягушек и ящериц, буду ночевать на деревьях или в пещере, буду, блуждая одичалыми глазами, зарывать в землю оставшиеся у меня, но теперь, увы, бесполезные золотые и железные монеты.

Размышляя так, я вышел из города, миновал заброшенные сейчас работы по постройке укреплений и, дойдя до густого леса, спрятался между деревьями.

Я уже не в силах был бороться с одолевавшим меня сном. Выбрав уютную полянку и наломав сосновых веток, я устроился на них как на постели и тотчас же крепко заснул.

Разбудил меня звук человеческих голосов. Открыв глаза и увидев себя посреди леса, я вспомнил события вчерашнего дня, и эти голоса не обрадовали меня. Еще менее был я обрадован, когда, выглянув из-за ветвей, я увидел на этой прекрасной полянке — кого бы? — читатель удивится. Здесь находилась целая семья еху. Полуголые, завернутые в какие-то грязные тряпки, они копались в земле — наверное, прятали свои разноцветные камни.

Увидев этих презренных животных, я окончательно потерял всякую надежду на спасение. Сейчас они заметят меня, пользуясь моей слабостью, снимут с меня всю одежду, заберут драгоценные штаны и оставят больного и голодного издыхать среди темного леса.

О сопротивлении нечего было и думать. Как ни были слабы еху, я был еще слабее их. Нужна была сила, ловкость, быстрота движений, а я едва мог поднять собственную руку.

Надо спрятаться, чтобы еху не могли заметить меня.

Прижимаясь всем телом к земле, я пополз в глубь лесной чащи, но как ни был я осторожен, ветки хрустнули подо мной, и этот хруст выдал меня. Старый еху, ковырявший землю изогнутой палкой, бросил свою работу и направился ко мне. Наверное, он предполагал найти здесь какую-нибудь крупную дичь.

Забыв осторожность, я пополз быстрее и нечаянно поднял голову. Еху остановился. Он увидел меня.

Я думал только о спасении. Может быть, мне удастся разжалобить это грязное животное. Я взмолился к нему о пощаде, но голос изменил мне, и я услышал только свой невнятный стон.

Обросшая длинной грязной шерстью морда склонилась надо мной.

— Что с вами, господин? — услышал я довольно-таки приятный голос. В голосе этом чувствовалась жалость, сострадание, забота.

Новое открытие — в этой стране еху умеют говорить.

Преодолевая чувство гадливости, я взял протянутую мне руку и сел на землю. Самка и детенок еху бросили работу и подошли ко мне.

— Я голоден, — сказал я, — но у меня есть деньги.

С трудом достав железную монету, я протянул ее старому еху.

— Не надо мне ваших денег, господин, — ответил старик. — Я рад бы и так накормить вас, но у нас самих только и есть, что два биттля картошки.

Самка порылась в корзине, наполненной листьями и ягодами, и достала небольшой кусок хлеба и пару печеных картошек.

— Кушайте, — сказала она, подавая мне эту скромную пищу, — а мы как-нибудь обойдемся. Вы голоднее нас.

Маленький еху жадными глазами смотрел на монету.

— На эти деньги можно купить еще хлеба, — сказал он. — Я сейчас сбегаю.

Старый еху согласился.

— Я бы никогда не взял от вас денег, — сказал он, когда мальчишка скрылся за деревьями, — если бы у меня самого хоть что-нибудь было. Но у меня сейчас ничего нет. Мы только что отдали его величеству императору, да будет благословенна его жизнь, четверть своего имущества, мы только что поднесли ему в подарок последнего теленка, а вчера жена отнесла ее величеству королеве последнюю курицу. Мы решили раскопать эту полянку и посеять здесь хлеб и овощи. Может быть, сборщик подарков не разыщет нашего поля, и тогда мы как-нибудь перебьемся будущей зимой.

Это были не еху — это были фермеры его величества императора лучшей из стран.

Скудная пища несколько подкрепила мои силы. Не желая стать виновником гибели этих добрых людей, спасших — но надолго ли? — мою жизнь, я сказал им, кто я и к какому наказанию приговорен.

— Я знаю вас, — ответил старик. — В городе и даже в деревне я тоже бы вас не заметил. А здесь — лес.

Последние слова он произнес с чувством радости и восхищения, что есть еще на свете такой уголок земли, где человек может быть самим собою.

Мальчишка скоро вернулся с большой ковригой хлеба и кружкой плохого вина. Я разделил свой завтрак с новыми друзьями и заметил, что их аппетит не уступает моему.

— У меня было пол-акра земли, деревянный дом, лошадь и двухгодовалая телка. Я арендовал немного земли у герцога и получал от него хлеб и сено для своего скота. Но вот император, да продлит господь его жизнь, увеличил аренду в три раза и заставил нас по дешевой цене продавать свой хлеб. Тогда мне стало нечем платить долги его сиятельству герцогу, у меня отобрали дом и землю и отдали их моему богатому соседу. Меня лишили звания фермера, и я стал батраком. Герцог, да будет он счастлив, разрешил мне работать на его земле и дал мне кров и пищу. Мы бы прожили кое-как, если бы не война и подарки его величеству императору. Я отдал все, что имел, мы должны были умереть с голоду. Тогда я пошел ко дворцу и просил милости государя. Государь послал меня на работы. Я работаю теперь двенадцать часов в сутки и получаю, как преступник, три биттля картошки в день. Такова милость императора. Раньше я получал и хлеб, но теперь…

Я знал, что преступники отказались от хлеба.

— В каком же преступлении ты обвинил себя? — спросил я.

— Я сказал в присутствии своих соседей, что я голоден. За это дают один год работы и не запирают в тюрьму.

Фермер провел меня заросшей тропинкой к пещере, вырытой им посреди леса, и сказал:

— Здесь вы можете отдохнуть, никто не помешает вам. А завтра вечером мы опять придем сюда работать.

Я поблагодарил фермера за его заботы обо мне и предложил золотую монету. Он отказался.

— Я не могу взять этих денег, батракам и преступникам запрещено иметь золото. Если я сегодня же не отдам ее императору, меня обвинят в краже и повесят.

Как я ни сожалел, что не могу достойно отблагодарить этого доброго человека, мне пришлось согласиться с его доводами. Я крепко пожал на прощанье его грубую руку.

И этих людей я принял за еху!

Вспоминая даже теперь, когда пишу эти строки, с какой гадливостью принял я протянутую мне руку помощи, я до сих пор не перестаю горько упрекать себя.

Подкрепившись сном и оставшейся пищей, я снова почувствовал себя здоровым и крепким, способным, как всегда, переносить любые лишения и неудобства. Оставаться в пещере, на шее у доброго фермера, которому вдобавок я ничем не мог отплатить за его услуги, я считал неудобным. Далеко ли отсюда деревня? Разве не может нагрянуть сюда полиция? Кто-нибудь увидит меня, донесет на фермера, и я буду причиной его гибели.