Мария Галина - Куриный Бог (сборник)

Эдик Беленький все шел и шел — куда-то к окраине и дальше, далеко-далеко, туда, где город перестает быть, переходя в заросшую колючей проволокой по хребту промзону, и еще дальше, туда, где мокрые рельсы принимают в себя печальные синие огни.

За его спиной, там, где висела в черном воздухе его квартира, громоздясь на другие такие же квартиры сонных и несчастливых людей, светилось окно. Потом погасло.

Этот мир отделился не так уж давно по астрономическим меркам, но успел обзавестись своей причудливой фауной — пока он размышлял, идти сразу в поселение или разбить палатку у речного обрыва (так, на всякий случай), толстая, мясистая, длиной в руку розовая лента высунулась на миг из сырого песка, быстро втянулась обратно и пропала там. Он так и не понял, кто это был — змея или гигантская многоножка.

Оставалось только надеяться, что в поселении такие не водятся.

Ограда из сосновых кольев была крепкой — самый настоящий форт; впрочем, колья не заостренные, без фанатизма.

Он поправил рюкзак, куда уместились палатка, спальник и все необходимое, и двинулся вдоль ограды в поисках ворот.

Нашел почти сразу — к воротам вела широкая гусеничная колея. След смазанный, разбитый, скорее всего за трактором на волокуше тащили бревна. Неподалеку он видел лесопилку.

Ни свалки, ни даже кучи мусора с внешней стороны ограды он не заметил. Хороший знак.

Ворота были распахнуты — чуть поодаль обнаружились и трактор, и рассыпанные бревна. Два деловитых человека в брезентовых куртках и сапогах стаскивали их в штабель.

Он сказал:

— Эй!

Они аккуратно положили бревно на землю и обернулись одновременно. Одинаково крепкие, обветренные, со светлыми глазами на кирпично-красных лицах. Потом они одновременно улыбнулись.

— Ты что, с материнки? — спросил один, который был чуть постарше.

— Ну как бы… да.

— Пешком? — спросил младший и хихикнул.

— Промахнулись, как всегда. — Он поддернул лямку рюкзака. — Пришлось вот идти.

— Лесом?

— Да, лесом. А начальство тут у вас какое-нибудь есть?

Они одновременно кивнули. Такие Труляля и Траляля. Ни в повадке их, ни в интонациях не чувствовалось никакой фальши.

— Захар на карьер уехал, — сказал старший, — там крепь обвалилась. Да нет, все в порядке, никто не пострадал. Но мороки много. Мы тут, видишь, строимся сейчас. Птицеферма, оранжерея… мастерские. Вон там, видишь? Там будет школа. И больница. — Он держался с достоинством человека, который не имеет причин заискивать перед пришельцем. — Хлебопекарня… — Труляля явно не нуждался в одобрении, ему просто нравилось перечислять — мол, вон сколько всего сделано.

И поскольку похвала лишней не бывает, он сказал:

— Угу. Здо́рово.

— Ты бы, друг, устроился пока. — Старший спохватился, что расхвастался и позабыл о правилах гостеприимства. — Вот там клуб, видишь? — Он указал подбородком на длинное двухэтажное строение, приземистое и добротное. С самого начала строили его с таким расчетом, чтобы надолго, подумал он.

— Спасибо.

Клуб, надо же…

— Ты все ж кто, инспектор? — крикнул Труляля ему в спину. А может, это был Траляля…

Он оглянулся:

— Да.

Но они уже вернулись к своим бревнам.

К клубу недавно пристроили веранду (стружки еще валялись повсюду, завитые, точно локоны красавицы) — судя по размеру, будущий танцпол. Свежеструганные светлые доски приятно пахли, он вообще любил резкий, свежий запах дерева. Но сейчас веранда была пуста. Вообще, народу, если не считать Труляля и Траляля, он не видел. Все заняты делом? Или, напротив, сидят по домам и не делают ничего?

Свет с сырого неба лился серый, тусклый, перила почти не отбрасывали тени. В просторном зале было еще темнее, хотя у них наверняка есть солнечные батареи и все эти ионные лампы… к тому же, кажется, ветровая электростанция — он видел ветряки у кромки воды… Видно, кому-то просто нравилось сумерничать.

На стенах резные деревянные панно, сработанные неуклюже, но старательно: трогательная попытка украсить суровый быт чужого мира.

В зале в дождливые дни тоже наверняка устраивали танцы, дело молодое, но сейчас тут была просто столовая — массивные, зато удобные скамьи, скатертей на столах нет, ну и не надо; дерево столешницы мягко блестит, отражая льющийся из окон тихий свет.

К столовой примыкает наверняка такая же просторная кухня; оттуда доносились приятные запахи и звяканье посуды.

Он откашлялся и постучал костяшками пальцев о косяк; звук получился неубедительный — дерево слишком сырое. Тем не менее из кухни выглянула крупная русоволосая женщина со скуластым, чуть сонным лицом. Не его тип.

— Гость, — сказала она, — надо же! Я вас в окно видела. Да вы садитесь.

Он отодвинул тяжелую скамью и сел. Столешница вся в мелких царапинах, словно по ней скребли жесткой мочалкой. Так оно и было, наверное.

— У нас давно не было гостей, — женщина чуть пожала круглыми плечами, — года три. Нет, меньше, вру — экспедиторы приезжали, когда перебрасывали технику. Помогали налаживать. А как вас зовут, гость?

— Ремус, — он привстал и слегка поклонился, — Павел Ремус. А вас?

— Ханна. — Она коротко кивнула, словно подтверждая.

Ну да, фамилий тут нет. Зачем фамилии?

— Так вас всегда звали? — спросил он зачем-то.

— Нет.

Голос чуть напрягся, подбородок чуть выпятился. Есть прошлое, которое хочет забыть? С другой стороны, здесь многие так.

— Будете есть? Или подождете, пока все соберутся? — Она вновь расслабилась, посмотрела на него с умеренным любопытством. Здесь ее территория, она — королева супов и каш, владычица еды, а он — пришелец, бродяга. Никто.

— Я голоден вообще-то, — честно сказал он.

— Ох! — она улыбнулась бегло и виновато. — Извините.

И торопливо исчезла в огромной кухне — он слышал, как мягкие подошвы шаркают по половицам, — потом вернулась с дымящейся миской. Миску она держала в больших ладонях, словно та не была горячей. Потом вновь убежала и вернулась с нарезанной горкой теплого ржаного хлеба.

— Спасибо. — Он придвинул миску. — Посидите со мной, Ханна.

Она уселась напротив — не слишком близко и не слишком далеко.

Он зачерпнул варево. Капуста, крупа, грибы. Грибницу всегда возят с материнки, она быстро разрастается. Вообще, вкусно.

Ханна сидела, поставив локти на стол и обхватив плечи руками. Она смотрела в окно — чуть тяжеловатый лоб, чуть коротковатый нос, круглый подбородок на фоне серого светящегося неба.

— Вы тут всегда работаете, в столовой?

— Нет, что вы! — удивилась она. — Мы дежурим. Просто эта неделя — моя. Холостяки предпочитают здесь столоваться. Иначе так и будут лопать всухомятку.

— Везет им. Вы хорошо готовите.