Мария Галина - Куриный Бог (сборник)

Огонек погас, она убрала телефон в карман и повернулась к Артемию Михайловичу:

— Ну вот… Пойдемте.

— А… — Он заколебался, и женщина поняла:

— Это я подруге звонила. Обещала еще днем позвонить и забыла. А она рано ложится.

Значит, не мужу. Это хорошо? Ну да, вряд ли бы она позвала его домой, если бы муж. Но как она все-таки не боится?

Еще поворот, еще проходной темный двор, и они оказались на бульварчике. Голые деревья за низкой чугунной оградой подметали мокрое небо, на перекрестке светилась рекламная тумба — красивый черноволосый мужчина, ненатурально улыбаясь, говорил по мобильнику, при этом как бы чуть-чуть высовываясь из глянцевитой поверхности, что почему-то вызывало смутную тревогу. У светофора урчала мотором одинокая иномарка, бросая на мокрый асфальт рубиновый отсвет, а вдалеке, за мокрыми крышами, печально светилась на фоне низких туч Шуховская башня.

Черноволосый сотовый красавец вдруг расплылся и странно задрожал.

— Надо же, а я-то заблудился! — охнул Артемий Михайлович.

— Вы не первый, — сказала она.

Он сморгнул стыдные слезы и посмотрел на нее искоса, чтобы не отпугнуть излишним вниманием, — она была бледненькая, с острым носом и тонкими губами, совсем некрасивая, а тогда, в темноте, ему показалось, что красивая. И еще что-то было… Присмотревшись, он понял — ее верхняя губа чуть заметно подергивалась, словно в нервном тике. Может, она с такой легкостью пригласила его к себе, потому что некрасивая? И что это значит — «вы не первый»?

Наверное, ему надо отказаться и соврать, что он спешит. Что его дома ждут. Но он только что сказал ей, что дома никто не ждет. Ужасно неловко. Артемий Михайлович чуть-чуть замедлил шаг, совсем чуть-чуть, но она заметила и, одной рукой по-прежнему удерживая торопливо перебирающего лапами Бусю, вторую положила ему на сгиб локтя. Теперь, чтобы освободиться, Артемию Михайловичу пришлось бы вырываться, а это было бы совсем нелепо. Он вдруг сообразил, что впервые за много-много лет идет по городу под руку с женщиной — сторонние люди вполне могли бы принять их за давнюю супружескую пару, вышедшую подышать воздухом перед сном.

— А… долго еще?

Ему остро захотелось домой, сейчас, когда дом был буквально под боком: сесть на кухне, попить чаю, посмотреть вечерние — нет, уже ночные — новости, забраться в кровать, укрыться, чтобы все как всегда, чтобы тепло, чтобы не было страшных пустых улиц и незнакомой женщины, с которой непонятно как себя вести.

— Мы уже пришли. — Женщина по-прежнему держала ладонь на сгибе его локтя. — Почти.

Он огляделся. Подсвеченный тусклыми огнями изнутри купол рынка походил на приземлившуюся в неположенном месте летающую тарелку, рядом выстроились в линию непривычно безлюдные разноцветные павильончики. Да что там, все вокруг после смешных и страшных его приключений показалось ему немножко не таким. Словно пока он блуждал по темным переулкам, кто-то чужой, огромный, какой-то Втулку с компанией этих своих древних торопливо смел с лица земли знакомые с детства здания и улицы и так же торопливо подменил чем-то очень похожим, но все-таки муляжом, подделкой…

Ерунда, сказал себе Артемий Михайлович, это просто рынок, просто павильончики, вон тот, сверкающий, «Евросеть», стразы, гладкие корпуса мобильников, точечные светильники, стекло и поддельный хрусталь. Вон тот, розовый, — «Московские колбасы». Пестренький — кондитерский от фабрики «Ударница».

Надо было все-таки извиниться и пойти домой.

— Вот сюда, — сказала женщина, чуть нажав на его локоть.

Артемий Михайлович послушно сделал шаг и понял, что она подталкивает его в направлении стоящего чуть в глубине двухэтажного дома с башенками. Отсюда, издалека, дом походил на зачарованный замок, Артемий Михайлович всегда гадал, что там такое, внутри.

— Это… Вы тут живете?

Таинственный замок был окружен тоненькими голыми деревцами и казался совсем темным. Отчетливо пахло мокрой землей и почему-то грибами. Ерунда, откуда в городе грибы!

— Что вы! Я тут работаю. А вы думали, я вас домой зову? Я дежурю сегодня ночью.

— А… собака?

— Что же ему одному дома сидеть? А начальство не против. — Она помолчала. — Потом, все-таки не так страшно. Я вроде и недалеко живу, но когда идешь вот так, по темени… Я его специально завела, когда на эту работу устроилась.

Артемий Михайлович немного расслабился. Она вовсе не нимфоманка какая-нибудь, просто ей скучно на дежурстве. Это совсем другое дело.

— А… кем вы работаете?

— Это с медициной связано.

— Я тоже, — обрадовался он и тут же смутился, потому что обычно стеснялся говорить посторонним людям про кожвендиспансер. Но если она тоже по медицинской линии… тогда, конечно, другое дело. Странно, что в медицинское учреждение пускают собаку.

Тем временем они подошли к украшенному кружевным жестяным козырьком крылечку замка, и она, отпустив на минуту руку Артемия Михайловича, нажала на звонок.

— А… там кто-то есть?

— Сторож.

Это хорошо, что там есть сторож? Или плохо? Надо посидеть минут десять для приличия и уйти. Может, спросить у нее телефон? Как вообще в таких ситуациях поступают? Как-то ведь знакомятся люди, почему он никогда…

За дверью послышались шаркающие шаги, потом она распахнулась — огромный человек в белом халате, заляпанном чем-то бурым и чем-то желтым, встал на пороге. Лицо у него было желтое, перекошенное, резиновое, и это желтое, мертвое лицо выдавило из щели рта:

— Добро пожаловать!

Артемий Михайлович попятился, но сзади напирала женщина, цепко держа его за локоть, и когда он обернулся, то ли чтобы оттолкнуть ее, то ли попросить чтобы отпустила, увидел закатившиеся глаза, и блестевшие в свете тусклой лампочки полоски белков, и оскаленные зубы. Увидел отсвечивающие красным глаза черной собаки и табличку «Судмедэкспертморг» у входа.

В отчаянии он взмахнул свободной рукой. Камень, который он по-прежнему судорожно сжимал, как талисман, вырвался и ударил женщину в щеку. Она охнула и выпустила его локоть. По скуле потекла струйка крови. Собака рвалась с поводка и хрипела, но Артемий Михайлович уже спрыгнул с крыльца и, коротко, как заяц, взвизгнув, понесся прочь от страшного места, от здания с башенками, от темного переулка, от подземного моря, где слепые неведомые создания спят и смотрят страшные сны, от огромных человекоподобных роботов-трансформеров, слепо бродящих по ночным пустырям.

— Дурак! — крикнула ему в спину женщина, держась за разбитое лицо. — Мы пошутили! Дурак!

Но он уже этого не слышал.

Полгода спустя, в марте, в чужой квартире, где отсвечивал в столешнице только что принесенный желтый букет и шипела открытая бутылка шампанского, Артемий Михайлович сидел на полу, уткнувшись в колени незнакомой нам женщины, и плакал. Он только что сделал предложение, и ему было одновременно и страшно, и грустно, и весело. А женщина думала, что вот он, конечно, не красавец и зануда, но мужья из зануд обычно получаются хорошие, хотя и скучные, а время ее уходит, и вообще, он симпатичный и добрый, и как хорошо, что у него нет родственников и можно сдавать одну квартиру, только надо подумать, какую — его или ее, а сама гладила его по голове и говорила: