Кристофер Прист - Лотерея

У нас оставался один-единственный общий язык — декларирование любви, и я прибегал к нему гораздо чаще, чем она. Но в контексте наших ссор такие декларации начинали звучать крайне неискренне и неубедительно.

Сегодня наша ссора была самой доподлинной, хотя и весьма тривиальной по происхождению. Я обещал Грации ничего не планировать на вечер, чтобы сходить с ней в гости к ее знакомым. К несчастью, я позабыл об этом обещании и купил билеты на пьесу, которую ей давно хотелось посмотреть. Я тут же признал, что это моя вина, что я рассеянный идиот, но она продолжала злиться. Телефона у этих ее друзей не было, передоговориться с ними было невозможно, и мы зря потратили деньги на билеты. Что мы ни сделай, все выходило плохо.

Но это было только начало. Безвыходная ситуация привела к напряжению, а оно в свой черед вывело на поверхность наши всегдашние претензии друг к другу. Выяснилось, что я бесчувственный сухарь, что совсем не обращаю на нее внимания, что в квартире у нас полный бардак, что я вечно унылый и чем-то недовольный. Ну а она оказалась истеричкой и неряхой, она строила глазки каждому встречному мужику, у нее всегда было семь пятниц на неделе. Все это выплеснулось наружу, заполнило комнату подобно влажному, грязному облаку, которое отдалило нас друг от друга и затуманило нам глаза; мы уже не видели назревавших опасностей, а значит, не могли их остерегаться.

Я держал Грацию за руку, пытаясь добиться от нее хоть какой-нибудь реакции. Она полулежала, отвернувшись от меня и бездумно разглядывая подушку. Ее дыхание уже успокоилось, слезы подсохли.

— Я люблю тебя, Грация, — сказал я еще раз и поцеловал ее в затылок.

— Не надо так говорить. Сейчас не надо.

— Почему не надо? Разве это не единственное, что все еще осталось верным?

— Ты просто хочешь меня успокоить, чтобы я не скандалила.

Вконец отчаявшись, еле сдерживая раздражение, я отстранился от Грации и встал. Ее рука безвольно обвисла. Я подошел к окну.

— Что ты там делаешь?

— Да просто задергиваю занавески.

— Оставь их в покое.

— Я не хочу, чтобы люди сюда заглядывали.

Грация все время оставляла занавески незадернутыми. Мы жили в полуподвале, окна спальни выходили на улицу, так что нас мог увидеть любой прохожий. Если Грация ложилась спать раньше меня, она так и норовила раздеться при включенном свете и не задернутых занавесках. Как-то я зашел в спальню и увидел, что она сидит голышом на кровати, пьет себе кофе и читает книгу. Мимо окна как раз проходили самые стойкие клиенты только что закрывшегося паба.

— Ты ханжа.

— Я просто не хочу, чтобы люди смотрели, как мы лаемся.

Я задернул-таки занавески и вернулся к кровати. Грация успела уже сесть нормально и закурить.

— Ну и что же мы будем делать? — спросила она.

— То, что я предложил тебе полчаса назад. Ты поедешь на машине к Дейву и Ширли, а я тем временем съезжу на метро к театру, попробую обменять билеты и тоже подъеду к Дейву.

— Вот и прекрасно.

Получасом раньше то же самое предложение было отнюдь не прекрасным, оно довело ее до слез. Я пытаюсь прикрыть свою ошибку, я пытаюсь уклониться от встречи с Дейвом и Ширли. Теперь ее настроение резко изменилось. Я получил прощение, скоро мы займемся любовью.

Я прошел на кухню, взял с полки стакан и налил себе воды. Вода была чистая и прозрачная, но совершенно безвкусная. После жестковатой артезианской воды Херефордшира, после мягкой пеннинской воды Шеффилда лондонская вода, взятая из Темзы, химически обеззараженная и многократно очищенная, казалась дешевой подделкой. Я вылил воду в раковину, вытер стакан и перевернул его на сушилку. Рядом с раковиной высилась стопка грязных, со вчерашнего дня оставшихся тарелок.

Мы жили на улице, вполне типичной для ближних окраин Лондона. Были на ней и частные дома, были и муниципальные. Наш дом стоял в плане на реконструкцию, но кэмденский муниципалитет не торопился выселять жильцов и до поры до времени сдавал им квартиры в краткосрочный наем по весьма божеским дотируемым ценам. Жилье было так себе, но ничем не хуже, чем дорогая квартира в частном доходном доме, откуда меня поперли год назад. На ближнем углу имелось заведение, где предприимчивые киприоты торговали кебабом на вынос, по главной улице проходило несколько автобусных маршрутов, связывавших Кентиш-Таун с вокзалом Кингз-Кросс, в Кэмден-Тауне было два кинотеатра, один из которых показывал некассовые фильмы иностранных режиссеров, а в Тафнелл-Парке, примерно в миле от нас, некая театральная труппа, игравшая Шекспира, купила и приспособила под свои нужды старую, давно заброшенную церковь. Район был вполне удобный, зеленый, и по мере реконструкции на место пролетариата, многие годы его населявшего, приходил благополучный средний класс. В запущенных прежде домах появлялись псевдогеоргианские двери, банемские замки, деревянные кухонные столы и валлийские шкафчики; на главной улице как грибы вырастали ремесленные лавки и дорогие кулинарные магазины, нацеленные на потребности этой разборчивой, хорошо обеспеченной группы населения.

Грация подошла неслышно сзади, обняла меня за грудь, прижала к себе и поцеловала за ухом и сказала:

— Давай ляжем, у нас еще есть время.

Грация не гнушалась использовать секс в миротворческих целях, до нее никак не доходило, что ссоры отбивают у меня всякий интерес к подобным занятиям. После ссоры мне хотелось, чтобы никто меня не трогал, хотелось побродить по улицам, выпить в какой-нибудь забегаловке. Грация знала об этом — как с моих слов, так и по тем эпизодам, когда я физически не мог откликаться на ее авансы. Сейчас же она почувствовала мое внутреннее противление, напряглась и замерла. Скандал грозил разгореться вновь, а потому я повернулся и поцеловал ее в жалкой надежде, что тем все и ограничится.

Вскоре мы уже лежали в постели, Грация окончательно забыла про недавнюю ссору и превратилась в страстную, умелую любовницу. Она ласкала меня губами, пока я не пришел в полную готовность, и некоторое время еще. Только в постели мы и понимали друг друга. Я любил целовать и ласкать ее груди, они были маленькие и мягкие и перекатывались у меня в ладонях. Соски у нее тоже были мягкие и почти никогда не напрягались. Я все больше разгорался любовью к Грации, но потом вспомнил Сери, и все стало не так.

Сери в постели, ее золотистые волосы спадают на лоб, ее губы чуть раздвинуты, глаза прикрыты, в ее дыхании свежесть. Мы всегда занимались любовью на боку, одно колено она поднимала, а другое заталкивала под меня. Я любил целовать и ласкать ее груди, они были маленькие и твердые и приятно заполняли мои ладони, ее маленькие соски твердели при первом же моем прикосновении. Темные, четыре дня не мытые волосы Грации разметались по подушке, она держала меня за плечи и крепко прижимала к себе. Я вдыхал ее запахи, я был сверху нее и пытался перевалиться на бок. Все было не так, и я не понимал почему. Грация почувствовала мой уход и мгновенно догадалась, что я потерял желание.