Андрей Щупов - Сонник Инверсанта

Как рыба в пробитом пулей аквариуме, я мечусь меж сходящихся плоскостей в поисках выхода. Срывать с окон решетку бессмысленно, металл рассчитан на мускулы безумных и приварен на совесть. А есть ли что сильнее безумной мускулатуры? Очень и очень сомневаюсь…

Вентиляционная шахта проблескивает впереди подобием маячка. Рискуя расшибиться насмерть, я взвинчиваю скорость до первой космической и, развернувшись в воздухе ногами вперед, бью пятками по ребристому перекрытию. Снарядом вонзаюсь в тесное пространство и пролетаю дальше. Вентиляционная шахта плавным коленом изгибается вниз — и хорошо, что вниз. Вверху, я уверен, меня караулит все тот же хищный потолок…

Неровный шов металла обжигает спину, а по ободранным ладоням струится кровь. Но кто ж болеет гриппом во время артиллерийского обстрела! Не обращая внимания на раны, я продолжаю лететь по тесной оцинкованной трубе, а следом за мной с шипением рвется воздух. Это дом, подобием гармони сжимая и скручивая свое нутро, стремясь настичь и наказать беглеца. Беглец это я, и развязка, в конце концов, наступает. Словно поршень из взорвавшегося цилиндра, я вылетаю наружу — прямо под кроны посаженных во дворе каштанов. Все равно как воробей, обнаруживший в душном лабиринте комнат распахнутую форточку. Вот теперь я действительно свободен! В своей стихии и мелкий пескарь — царек. Пойди поймай скользкую рыбку!

По крутой дуге, развернувшись головой вперед, я лечу, огибая психиатрическое отделение. Три этажа красного кирпича, замурованные каминные трубы, зарешеченные темные окна — все остается внизу. Я вижу, как вибрирует и содрогается здание от внутренних конвульсий. Кирпичи, словно живые существа, явственно шевелятся в своих цементных гнездах, но это уже агония. Партия остается за мной, и, дразня своих врагов, я облетаю дом стремительными кругами, поднимаясь выше и выше. Здание глазеет на меня десятками окон, все более сотрясаясь от внутренней дрожи, тщетно пытаясь оторвать свое многотонное каменное тело и взмыть за мной следом.

А далее начинается неописуемое. Крыша дома со скрипом приходит во вращательное движение, — дом разворачивается верхним этажом, словно пытается удержать меня в поле зрения. Я продолжаю лететь, а здание закручивается фантасмагорическим штопором, и крошащиеся кирпичи вылетают из его гнущихся стен, оставляя множественные уродливые прорехи. Помахивая строению рукой, я свечкой взмываю вверх, чем и приближаю роковой финал. С грохотом шиферная крыша съезжает набок, тяжело обрушивается на землю. В пыльных облаках оседают трубы, искрит проводка, и дом начинает разваливаться. Клубы красной пыли медленно расходятся в стороны, и мне начинает казаться, что это расплывается в морской воде кровь раненного чудовища…

В палате у нас появился новенький. Сексуальный гангстер Валера. Не из тех сердцеедов-гурманов, что смакуют нюансы, доводя предсердия жертв до болезненных фибриляций, а скорее из сердцеедов-проглотов, которые, один раз наевшись, тотчас охладевают к своим жертвам. Это не их лозунг, это их суть. Пересаживаться из седла в седло, вкушая, сравнивая и забывая. Паразиты, обитающие в таких людях, дьявольски живучи и неразборчивы. Любая пища идет им впрок, а в выборе жертвы они сомневаются не более секунды.

До Валеры наша индианка пыталась соблазнить Касьяна, но ничего у нее не вышло. Касьян поступал в свое время в медицинский институт и даже успел соприкоснуться с теорией эмбриональных состояний человека. На том, видимо, и тронулся. Он никак не мог поверить в то, что записанная одномерным кодом на ДНК генная информация способна воссоздать живое существо. С ужасом в голосе он толковал мне что-то о таинствах индукционного влияния поведения родителей на развитие зародыша, о несомненном существовании общечеловеческой памяти, о гиперстрессе младенца при родах. И когда индианка что-то такое нашептала ему, он пришел в неописуемую ярость.

— Как ты можешь? — вопил он, удерживаемый мной и Мотей. — Как ты можешь такое предлагать?! Еще великий Петруччи пытался вдохнуть жизнь в неживое. Ты хоть понимаешь, насколько это жуткий и сложный процесс? Знаешь ли ты, что в результате многоплодия зачастую происходит форменный каннибализм, и побеждает опять же сильнейший?!..

Словом, любви у них не получилось.

А вот Валеру индианке и уговаривать не пришлось. Этот сексуальный троглодит мгновенно разнюхал, где и что в больнице плохо лежит, и все мало-мальски принадлежащее к противоположному полу было тотчас сфотографировано его дубленой памятью. Думаю, он даже состряпал что-то вроде плана, первым пунктом которого значилась наша смуглокожая индианка, вторым — грудастая Антонина, а третьим и четвертым — все прочее женское население больницы. Правда, Антонину наш энергичный новичок несколько побаивался, но оттого приходил в еще большее исступление. Так или иначе, но, сложа руки, Валера не сидел. Уже через день в нашу грязненькую палату неожиданно заглянула принаряженная толстушка кастелянша. Крупная завивка, накрашенные губы и серьги в ушах делали ее похожей на цветастую матрешку, но Валерия это испугать не смогло. В итоге какой-то договоренности он сумел с ней достигнуть, поскольку с кипучей энергией кастелянша переменила белье на наших кроватях, вымыла пол и даже смахнула с люстры вековой давности паутину. Валерий, лежащий в эти минуты на кровати, самодовольно улыбался.

А к вечеру в палату заглянула со шприцем Антонина — непривычно строгая, с багровым маникюром и подведенными бровями. Никого уже не удивило, когда она прямо от порога направилась со своим шприцем к новичку. Разумеется, ее интересовала не моя, и не Мотина задница, и можно было не сомневаться, что в стеклянном брюшке шприца плещется нечто приятное и витаминное. Последние сомнения рассеяла ее грубоватая шутка:

— Ну что, женишок? Чай, кофе, меня?…

Ответить Валерий не успел. Видимо, ему мстили за соперницу индианку. Рывком перевернув ловеласа на живот, Антонина точно кинжал, всадила в него шприц. На несколько секунд мы деликатно прикрыли уши…

Как объяснял позже Валерий, вся его жизнь была сплошным бартером. Он жил для женщин, а они жили для него, и свой природный витамин он с выгодой для себя обменивал на те или иные блага жизни. Собственно, он и свихнулся, окончательно потерявшись среди женщин. В один прекрасный день (или ночь?) он разучился их различать, и все они стали для него на одно лицо. Разумеется, возникла путаница, начались скандалы и ссоры. С заявлениями на Валеру в компетентные органы обратилось сразу несколько десятков женщин, включая его дражайшую супругу. Сажать путаника не стали, решив поместить на пару месяцев в сумасшедший дом. Возможно, ему было здесь самое место. Широконосый, с неровным черепом и грязными ногтями, Валерий не казался мне интересным собеседником, и, тем не менее, он являл собой безусловную загадку. Женщины его действительно любили, и это было в высшей степени непонятно.