Роберт Шекли - В стране чистых красок

– Зря ты так в этом уверена! По-моему, я теперь в значительно большей степени калдорианец, чем землянин.

Она посмотрела на меня с любовью и нежностью, как на ребенка.

– Ты был чудесным любовником и другом, ты прожил с нами всю нашу жизнь до самого конца! Но теперь нам придется расстаться.

– Ты ошибаешься, – сказал я. – Жизнь еще не кончена! К чему же нам расставаться?

– Я знаю, что ждет впереди, – возразила Ланея, – а ты нет. Пойми, это не зависит от чьей-то воли или желания, даже от силы любви не зависит. Просто мы с тобой родились на разных планетах! Сами ритмы наших жизней различны. То, что должно произойти, отложить невозможно. Да я бы никогда и не стала ломать свою судьбу. Или твою. Нужно жить в соответствии со своей природой. Противиться этому, идти против ее законов значит нарушать сам смысл жизни.

Во всех этих словах для меня было крайне мало смысла. Я понимал, что грядет некая неизбежная перемена, но я же пережил все прочие перемены, произошедшие на Калдоре!

Потом, по настоянию Ланеи, мы в последний раз занялись любовью; она попросила поцеловать ее и сказала, что сейчас уйдет.

Я сделал все, как она просила, надеясь, что завтра смогу заставить ее передумать.

Назавтра все члены нашего клана по очереди подходили ко мне, целовали меня и говорили слова прощания. А потом уходили прочь – каждый в свою сторону. Теперь я уже понимал: какова бы ни была причина, но клан наш распался, я лишился семьи.

Элиаминг ушел последним. Он плакал.

– Нам было так хорошо вместе, Голдштайн! – сказал он. – Ты стал нам родным, стал членом нашей семьи, однако вступает в силу великий закон Вселенной. Подобные должны оставаться с подобными. Увы, наступила горькая минута расставания!

– Во имя той любви, что нас связывала, – умолял я, – объясни: что происходит?

– Я не могу ничего объяснить, – отвечал он. – Я и сам этого не знаю. Это великая тайна.

– Тогда откуда же тебе известно, что всему конец?

– Просто я знаю, – сказал он. – Это знание у меня в крови. И оно не имеет никакого отношения к разуму.

– Вы все должны умереть? – спросил я. – Дело в этом?

Он покачал головой.

– На Калдоре нет смерти. Здесь есть только Перемены. Прощай, Голдштайн.

– Погоди! – крикнул я. – Неужели ты больше ничего не можешь сказать мне?

– Я могу рассказать тебе одну историю, – сказал он. – Жила-была маленькая мышка, которая лишилась родителей и бродила по горам и долам одинокая и испуганная. Постепенно она все больше слабела и наконец прилегла под деревом, готовясь умереть. Мимо пробегали кузнечики, которым стало жаль крошечную мышку. Они накормили малышку и стали о ней заботиться, как о собственном детеныше. И все они были очень счастливы вместе, и жили одной большой семьей. И та мышка поклялась, что никогда не покинет свою новую семью. А потом пришла зима, и все кузнечики умерли, и мышка снова осталась одна, но ничьей вины в этом не было: кузнечики ведь живут всего одно лето, а мыши – несколько лет.

– Но ты же сказал, что на Калдоре смерти нет!

– Нет – для нас, которые родились здесь.

– А для меня есть?

– Не знаю. Возможно, для тебя и есть. Ты ведь с другой планеты. Но я не уверен. Твоя жизнь и перемены в ней для меня куда большая тайна, чем вся наша жизнь – для тебя.

– Со мной что-нибудь тоже должно случиться? – снова спросил я.

– Да не знаю я! – воскликнул Элиаминг. – Ты же должен был уже понять, в чем главная неприятность, связанная со словами! Ими можно объяснить только то, что тебе уже и без того известно. Я попытался что-то сказать только потому, что люблю тебя. Однако сказал либо слишком много, либо слишком мало и лишь растревожил тебя. Прощай, Голдштайн! Не забывай о нашей любви!

И мой дорогой Элиаминг, последний из моих друзей, тоже ушел!

Все они рассыпались по склонам гор и будто чего-то ждут, какого-то великого события. Что ж, я тоже останусь и подожду. Да и что еще мне остается делать?

Спустился вечер; я сижу один у самого последнего костра – все остальные костры (тысячи их!) уже погасли или догорают. Я единственный свидетель происходящего, однако усталость берет верх.

Я не в силах бодрствовать дальше. Ничего, утром я непременно что-нибудь предприму…

Теперь я остался совсем один.

Все те люди, что ждали чего-то на горных склонах, куда-то исчезли. (Уже само их отсутствие потрясает до глубины души; ничего подобного я не видел и не переживал за все время моих странствий!) Люди исчезли, оставив после себя только мусор: я повсюду натыкаюсь на черные кострища, брошенное оружие, посуду, одежду…

Вся их одежда осталась здесь. Они ушли без нее.

Что ж, придется считать, что они действительно исчезли.

Никак не могу заставить себя смириться с тем, что произошло. Видимо, они ушли глубокой ночью. Вполне возможно, кто-то из них дал мне перед уходом наркотик. Возможно, одежду свою они оставили по каким-то религиозным соображениям.

Мне остается только смириться с их исчезновением.

Я переживаю глубокий эмоциональный кризис, прямо-таки физически ощущаю, в какую беду попал. И вокруг никого! Некому облегчить мои страдания. Мне очень одиноко. Конечно, жизнь вокруг не замерла – все животные вернулись. Что, на мой взгляд, совершенно необъяснимо! Ведь они исчезли еще прошлой зимой. А теперь возвращаются и очень быстро. И с каждым днем их становится все больше и больше! Птицы, звери – все, кто бегает, ползает и летает, сошлись, похоже, в этих горах.

Какое-то время я никаких записей не делал. Писать было нечего. Я живу здесь один. Все меня бросили. Наверное, не сочли достаточно ценным, чтобы взять с собой. Что ж, видимо, это справедливо.

Наверное, по той же причине меня и с Земли отослали. Я оказался недостаточно ценным, чтобы жить с людьми, и они сунули меня в космический корабль и отослали на другую планету, чтобы я мог снова попытать счастья.

Но мне и здесь не повезло. Какое-то время, правда, мне удавалось дурачить калдорианцев, но так до конца и не удалось. И все же они были слишком добры, чтобы просто отослать меня прочь, и вместо этого решили уйти сами – наверное, перебрались в какую-нибудь иную часть планеты.

Скоро и здешние животные поймут, что я из себя представляю, это лишь вопрос времени. Пока что мне удалось их тоже одурачить, как прежде многих других. Удивительно: они почти ручные. Не думаю, что они когда-либо столь тесно общались с человеком. Они очень застенчивы (как и все животные), но настроены весьма дружелюбно. Часто подходят и лижут мне руки. И спят со мною рядом. Но мне нельзя к ним привыкать: они ведь тоже уйдут.

Чаще всего со мной остаются те животные, что принадлежат к моему тотему – совы и олени. Они самые добрые из всех. В каком-то смысле олени меня усыновили. По крайней мере, один из них, а то и несколько, всегда спят со мною рядом. Совы запросто садятся мне на плечи – это единственные птицы, которые так ведут себя.