Василий Колташов - Торжествующий разум

Бесстрашно преодолев линию огня артиллерии, конная лавина была встречена жестоким залпом мушкетов. Всадники, потерявшие строй, люди, бродившие в поисках коней, испуганные лошади, потерявшие хозяев, метались по полю, разрывая новые линии атакующей кавалерии. Это было чудовищное зрелище. Мертвые тела людей и животных падали сраженные беспощадным огнем. Кровь, ржание и крики разносились повсюду. Казалось, не люди здесь убивают людей, сея свинцовые зерна пуль и картечи, а смерть взмахом огромной косы лишает жизни потоки плоти.

Падая и переворачиваясь под смертоносным огнем, кавалерийские волны, в шквале пыли и порохового дыма, все же достигали тех, кто столь беспощадно поражал славу, величие и силу уходящей эпохи. Но острые, ощетинившиеся ежами пик, рифы встречали имперскую кавалерию, и в этот миг безысходность атаки бросала ясность даже в ослепленные кровью ран, бешенством и порохом глаза. Конная лавина, теряя людей и животных, катилась волна за волной. Оставляя жизни и распространяя ужас, волны не могли разбить камень. Груды тел и потоки еще мечущейся жизни свидетельствовали об этом. Железные, на больших и сильных лошадях жандармы сотнями падали сраженные свинцовой лавой. Воткнутые в землю пики, вместо того чтобы опрокинуть обороняющихся, путали ноги атакующим.

Где-то на фланге, атакуя, спешившиеся драгуны палашами, огнем мушкетонов и пистолетов кое-как прокладывали себе дорогу. Где-то отчаянно и резко сеяли среди шеренг мушкетеров смерть, верхом и подперев ногами шатающуюся землю, жандармы. Ветер играл красивыми бело-синими султанами на их шлемах. Обреченная ярость царила средь тех, кто во имя уже покинувшего мир властителя и ради собственной наживы, а быть может и славы, все еще боролся за любовь фортуны. Но обреченность уже витала над ними.

В острый, тревожный момент схватки Эвил отдал приказ. И через пять минут влекомые жадной игрой битвы, рота за ротой, поток за потоком, яркой лавиной желто-зеленых камзолов, вальтрапов, перьев султанов пошли в атаку кирасиры и драгуны мятежников. Обнажив палаши и кавалерийские шпаги единой горизонтальной линией металла, усиленные медленным шагом пикинер, они ринулись на врага.

- Комбинированная атака, - голосом творца в шестой день произнес Эвил.

Солнце уже стоявшее в зените дарило дань улыбки блеску начищенных кирас и шлемов.

- Красиво! - зачарованно произнес молодой офицер.

Эвил развернул коня. Он был доволен. Рой мыслей Цезаря кружился золотыми пчелами в его голове. Это было великолепно, он властелин стихии жизни и смерти, повелитель войны. Теперь он будет направлять путь истории. Но все это не было еще концом. С другой стороны, прорубая фронт, понеся и продолжая нести огромные потери, в крови, бессилии, ярости и неистовстве шел бой. Имперские силы, подкрепленные последними резервами, мяли и теснили первую линию повстанцев.

- Теперь бросьте в атаку все наши резервы, - распорядился Эвил.

Он видел как неприятель, ожидая удара своей кавалерии, направил всю пехоту на фланговые укрепления и центр. Бросил вновь, стремительно, как будто одним огненным голосом общей воли, втянувшей все эти силы жизни в смертельный поток, говоря: "Пришло ваше время! Принесите мне лучи солнца, пока еще день, пока идет бой, пока перед вами враг и пока это возможно!"

Опрокинутый поток имперской конницы был смыт потоком неожиданной силы. Прорубаясь плотными полковыми колоннами конных, подкрепленных лесом пик и мушкетным огнем пеших, весь этот еще борющейся, еще не сдавшийся дождь войны вдруг застыл небесными каплями, превратился в снег и растаял.

Тысячи изрубленных, лежащих горами изуродованных людьми и металлом животных и человеческих тел производили страшное впечатление. Опрокинутый и бегущий, сдающийся и еще дерущийся враг был, тем не менее, разбит. Его больше не было. Не было больше лучшей в мире кавалерии.

Разъяряя шпорами и без того измученное красивое животное, в окровавленной кирасе, в измятом ударами клинков шлеме, с запекшейся кровью на устах, кирасирский полковник Риве подскакал к командующему, уже обратившему взор в друге направление, и бросил к его ногам знамена. У него не было слов, чтобы передать всю радость торжества и горя.

- Наш Нецино сложил голову, - громко, хрипло, трагически и героически, в то же время, проревел Риве. - Но мы побеждаем, уже взято пять тысяч пленных!

- Поздравляю вас генерал! - ответил Эвил, осознавая вдруг, что его старого боевого друга больше нет. Больше нет его упрямого баса, нет его порывистых движений храбреца. - Слава и война жестоки, особенно когда ты в плену правил ограниченного вмешательства и не все в силах изменить,- подумал он.

Эвил еще раз посмотрел туда, где еще шло сражение и, обращаясь уже к другому своему командиру, сказал:

- Вторую линию в бой!

Воздух наполнился простой мелодией сигналов, лишь на мгновение выделившейся из общего шума битвы.

Узнав, что кавалерия разгромлена, атака на фланги провалена и видя еще отчаянье храбрости своего, все еще дерущегося центра, герцог Телгоре бросился в пекло смерти. Но когда и тут, сметаемые повстанцами имперцы сперва дрогнули, потом задрожали, и в конец были опрокинуты и раздавлены, он проревел раненный в плечо, роняя подхваченное только что знамя:

- Сражайтесь!

Но все уже было кончено. Он зарубил несколько солдат, когда и сам был повержен неистовым ударом, чьей то шпаги.

Конные гвардейцы его конвоя, долго искали среди потоков разгромленной и бегущей мощи своего герцога. Они нашли лишь окровавленное тело. Телгоре был все еще жив, когда его привезли в Ше, где в доме мельника он, наконец, встретил вечность. Это произошло в четыре часа, в это время имперской армии уже не существовало.

- На этой планете всегда убивают, - говорил Эвил. - Успокойтесь и знайте: еще не пришло время повернуть здесь те рычаги, которые позволили бы спасти жизни людей. Таких планет масса. Путь в будущее, путь к прогрессу тернист и твой мир тоже еще не пришел к нему.

Странно. Необычно, что в главной риканской тюрьме Гоно, где Калугин, точнее Вирк Режерон, находился уже две недели, ему снились необычные сны. То ночь к нему приходил президент Типун и Вирк начинал задавать ему чудные вопросы, спрашивая прочное ли у него кимоно, или сколько стоит галстук или пиджак. То электрические лампочки начинали доказывать ему конечность ресурсов, в то время как он отстаивал мысль о том, что все во вселенной бесконечно. Но лампочки не соглашались, спорили. Он злился, колотил их и плохо спал. Но самыми странными и самыми частыми были сны об учебе. Они снились чаще остальных, повторяя в странном винегрете одну и туже смесь событий.