Станислав Лем - Мир на Земле

– Какие?

– Я не эксперт в таких вопросах, но, насколько знаю, компетентных экспертов вообще нет. Мы обречены на догадки под девизом ceterum censeo humanitatem preservandam esse [57]. Вы знаете латынь, не правда ли?

– Отчасти. Скажите, чего вы от меня хотите?

– В данный момент еще ничего. Вы, простите, вроде зачумленного во времена, когда еще не было антибиотиков. Я навестил вас, поскольку настаивал на этом и с трудом получил согласие. Скажем – ultimum refugium [58]. Количество версий того, что произошло на Луне, вы увеличили страшно. Говоря проще, после вашего возвращения известно меньше, чем до него.

– Меньше?

– Конечно. Ведь не известно даже, содержит ли ваш правый мозг что-нибудь действительно важное. Количество неизвестных возросло, после того как уменьшилось.

– Вы выражаетесь, как Пифия.

– Лунное Агентство перевозило на Луну и помещало в секторах то, что должно было доставлять в соответствии с Женевским соглашением. Но компьютерные программы первого перевезенного поколения остались секретом каждого государства. Агентству они доступны не были.

– Иначе говоря, уже с самого начала возникла чреватая опасностью несообразность?

– Естественно, как следствие мировых антагонизмов. А разве можно отличить программу, которая спустя десятилетия вырвется из наложенных на нее программистами пут, от программы, которая должна была определенным образом вырваться?

– Не знаю, можно ли. Но, вероятно, специалисты должны сказать свое слово.

– Нет. Этого никто не может сказать, кроме тех, кто составлял программы.

– Знаете, профессор, – сказал я, вставая и подходя к окну, – у меня создается впечатление, что вы оплетаете меня тонкой сетью. Чем дольше мы беседуем, тем туманнее все становится. Что произошло на Луне? Не известно. Что я там перенес в действительности? Не известно. Почему подвергся этой дьявольской каллотомии? Не известно. Знает ли об этом что-нибудь вторая половина моего мозга? Тоже не известно. По сему случаю будьте любезны коротко сказать, чего вы от меня ждете.

– Вам не следует столь сардонически говорить о любезности. Любезность существовала до сих пор, и к тому же весьма далеко зашедшая...

– Поскольку это было в интересах Агентства, а возможно, и еще кого-то. Или, как вы говорите, меня спасали и охраняли по доброте душевной. А?

– Нет. О доброте душевной не может быть и речи. Это я сказал уже в самом начале. Слишком высока ставка. Настолько высока, что, если бы можно было экстрагировать из вас дельные сведения с помощью убийственных пыток, это давно было бы сделано.

Вдруг меня осенила неожиданная догадка. Я повернулся спиной к темному уже окну и, широко улыбнувшись, скрестив руки на груди, сообщил:

– Благодарю, профессор. Я только сейчас понял, кто в действительности охранял меня все это время.

– Я же вам сказал.

– Но я знаю лучше. Они. Или она, — и, открыв окно, я показал на висевший над деревьями лунный серп, резко выделяющийся на темно-синем небосклоне.

Профессор молчал.

– Вероятно, это связано с моей посадкой, – добавил я. – С тем, что я решил собственными ногами пройтись по Луне, взять то, что нашел последний дистантник, а смог я это сделать потому, что в грузовом отсеке был скафандр с посадочной ступенью. Его засунули туда на всякий случай, и я им воспользовался. Правда, не помню, что со мной происходило, когда я опустился собственной персоной. И помню и не помню. Дистантника я нашел, но это, кажется, был не тот – молекулярный. Помню, что знал, зачем опускаюсь: не для того, чтобы спасать его, это было и невозможно и бессмысленно, а для того, чтобы взять что-то. Какие-то пробы? Пробы чего? Не могу припомнить. И хотя самой каллотомии я не почувствовал или не запомнил, словно при амнезии после сотрясения мозга, вернувшись на борт, я запихал свой скафандр в особый контейнер, и, припоминаю, весь он был покрыт мелкой порошкообразной пылью. Какой-то странной пылью, сухой на ощупь, мелкой, как соль, но ее трудно было стряхнуть с рук. Радиоактивной она не была. И все же я счел нужным умыться так, словно был облучен. Позже я и не пытался выяснить, что это за вещество, правда, у меня не было случая задавать такие вопросы. Когда я понял, что у меня разделен мозг, что я так бездарно влип, то уже даже мысленно не возвращался в ту долину на Луне, ибо у меня были заботы посерьезнее. Может, вы слышали об этом порошке? Порошком от клопов он наверняка не был. Что-то я ведь привез... Но что?

Гость смотрел на меня прищуренными глазами сквозь очки, лицо его абсолютно ничего не выражало, как у заядлого игрока в покер.

– Тепло... – сказал он. – И даже горячо. Да, вы привезли нечто. Надо думать, потому-то и вернулись живым.

Он встал и подошел ко мне. Оба мы глядели на Луну, невинно светившую среди звезд.

– Lunar Expedition Molecules остался там... – словно про себя произнес мой гость. – Будем надеяться, уничтоженный так, что воспроизвести его невозможно! Вы сами это сделали, хотя ничего об этом не знали, когда спустились в грузовой отсек за скафандром. Тем самым вы включили AUDEM, autodemolition [59], теперь я могу сказать, потому что это уже не имеет значения.

– Для советника по вопросам нейрологии вы отлично информированы, – бросил я, продолжая глядеть на Луну, частично затянутую облаками. – Может, вы знаете, и кто со мной оттуда вернулся? Их микропы? Кристаллическая пыль, не похожая на обычный песок...

– Насколько мне известно, полимеры на основе кварца, какие-то силикоиды...

– Но не бактерии?

– Нет.

– Почему это так важно?

– Потому, что они последовали за вами.

– Не может быть, ведь...

– Может, потому что так было.

– Разгерметизировался контейнер?

– Нет. Вероятно, вы вдохнули порцию пылинок еще в ракете, снимая скафандр.

– И они во мне?

– Не знаю, там ли еще. То, что это не обычная лунная пыль, было установлено, когда вы направлялись в Австралию.

– Ах, так! И конечно, каждое место, на котором я сидел, брали потом под микроскоп?

– Примерно так.

– И... обнаруживали... эти...

Он кивнул. Мы все еще стояли у окна, а Луна плыла за облаками.

– Об этом знают все?

– Кто «все»?

– Заинтересованные стороны...

– Кажется, еще нет. Несколько человек в Агентстве, а из санитарной службы – только я.

– Зачем вы мне сказали?

– Потому что вы уже сами были близки к разгадке, и я хочу, чтобы вы сориентировались в ситуации.

– Собственной?

– И общей тоже.

– Так меня действительно охраняют?

– Вы же сами только что дали понять.

– Я стрелял вслепую. Да или нет?

– Не знаю. Но это не значит, что никто ничего не знает. Дело имеет различные степени секретности. На основании того, что я слышал от некоторых друзей, совершенно неофициально, исследования идут полным ходом, и пока не удалось полностью исключить, что песчинки поддерживают связь с Луной...