Филип Дик - Валис

– Мои бывшие жены произошли от крыс.

– Надо тебе сматываться отсюда, – сказал я.

– Значит, ты согласен, что мне нужно идти?

– Да, – кивнул я.

– У меня хватит денег, чтобы отправиться куда угодно. Я тут подумывал о Китае. В каком наименее вероятном месте мог бы родиться Он? В коммунистической стране вроде Китая. Или во Франции.

– Почему во Франции? – спросил я.

– Я всегда хотел побывать во Франции.

– Тогда отправляйся во Францию.

– Что будешь делать? – побормотал Жирный.

– Не понял?

– Реклама чеков «Америкен экспресс». «Что будешь делать? Что БУДЕШЬ делать?» Я именно так сейчас себя чувствую. Они правы.

Я сказал:

– Мне нравится ролик, где житель средневековья говорит: «У меня в бумажнике было целых шесть тысяч долларов. Это самое ужасное, что случалось со мной в жизни!» Если это самое ужасное, что с ним случалось…

– Да уж, – кивнул Жирный. – Видать, отшельником жил.

Понятно, что стоит перед глазами Жирного: две мертвые девушки. Я поежился и почувствовал, что вот-вот заплачу.

– Она задохнулась, – в конце концов хрипло проговорил Жирный. – Просто задохнулась… не смогла больше дышать.

– Мне ужасно жаль.

– Знаешь, что сказал врач, чтобы подбодрить меня? «Есть болезни и пострашнее рака».

– А слайды не показал?

Мы оба расхохотались. Когда почти с ума сходишь от горя, начинаешь смеяться по любому поводу.

– Давай сходим в «Сомбреро-стрит», – предложил я. Это хороший ресторан с баром, где я любил бывать. – Я угощаю.

Мы пошли по Мэйн-стрит и устроились в баре.

– А где та маленькая темноволосая леди, с которой вы обычно приходите? – спросила официантка.

– В Кливленде, – ответил Жирный, и мы снова расхохотались.

Официантка помнила Шерри. Это просто невозможно было воспринимать серьезно.

– Как-то раз я сказал этой официантке, – сообщил я, – что у меня сдохла кошка, а потом добавил: «Она упокоилась в Вечности». На что та серьезно заявила: «А моя похоронена в Глендэйле».

Тут мы начали хихикать, представив, насколько погода в Вечности отличается от погоды в Глендэйле. Вскоре мы с Жирным уже так хохотали, что на нас начали оглядываться.

– Давай-ка потише, – сказал я, пытаясь успокоиться.

– Разве в Вечности не холоднее? – не унимался Жирный.

– Холоднее, зато смога меньше.

Жирный сказал:

– Может, там я его и найду.

– Кого? – спросил я.

– Его. Пятого спасителя.

– Помнишь, как Шерри начала принимать курс химиотерапии и у нее выпадали волосы? – спросил я.

– Ага, и плошку с водой для кошки.

– Она стояла рядом с плошкой, а ее волосы падали и падали в воду, и кошка была очень озадачена.

– Что еще за хрень? – озвучил Жирный мысли кошки. – Здесь, в моей плошке с водой?

Он усмехнулся, но веселья в его усмешке не было. Ни один из нас не мог больше веселиться.

– Кевин нас подбодрит, – сказал Жирный. – С другой стороны, – пробормотал он, – может, и не подбодрит.

– Просто нам нельзя сходить с дистанции.

– Фил, если я не найду его, я умру.

– Знаю, – ответил я, и это было правдой.

Только Спаситель отделял Жирного Лошадника от самоуничтожения.

– Я запрограммирован на саморазрушение, – сказал Жирный. – И кнопка уже нажата.

– Твои чувства… – начал я.

– Они рациональны, – перебил Жирный. – Учитывая ситуацию. Да. Нет никакого безумия. Просто я должен найти его, где бы он ни был, или умереть.

– Ну, тогда и я умру, – сказал я, – если умрешь ты.

– Верно, – согласился Жирный. – Ты верно сообразил. Ты не можешь существовать без меня, а я не могу существовать без тебя. Мы оба вляпались по уши. Да что это за жизнь, мать ее? Почему в ней происходят такие вещи?

– Ты же сам говорил. Вселенная…

– Я найду его. – Жирный залпом осушил стакан, поставил его на стол и встал. – Пошли обратно ко мне. Хочу, чтобы ты послушал новую пластинку Линды Ронштадт, «Живущие в США». Классная вещь.

Когда мы выходили из бара, я сказал:

– Кевин говорит, Ронштадт свихнулась.

Жирный притормозил у двери.

– Кевин сам свихнулся. Вытащит в день Страшного Суда свою чертову дохлую кошку из-за пазухи, и над ним посмеются так же, как он смеется над нами. Именно этого он и заслуживает – Высшего Судию такого же, как он сам.

– Неплохая теологическая идея, – заметил я. – Оказываешься лицом к лицу с самим собой. Думаешь, ты найдешь его?

– Спасителя? Конечно, найду. Если кончатся деньги, я вернусь домой, подзаработаю и снова отправлюсь искать. Он должен где-то быть. Зебра так сказала. И Фома в моей голове помнит, что Иисус был здесь совсем недавно. И знает, что он должен вернуться. Они все так радовались, так готовились к встрече. Встрече жениха. Они, черт побери, так веселились, Фил, такие жизнерадостные и возбужденные, носились туда-сюда. Они выбежали из Черной Железной Тюрьмы и все смеялись и смеялись. И они взорвали ее к хренам, Фил, взорвали долбаную тюрьму. Взорвали и убежали прочь… бежали и смеялись и совершенно счастливы. И я был одним из них.

– И снова будешь, – сказал я.

– Буду, – кивнул Жирный, – когда найду его. А пока не найду – не буду. Не могу быть, другого не дано. – Он остановился на тротуаре, руки в карманах. – Я тоскую по нему, Фил, охрененно тоскую. Я хочу быть с ним, хочу почувствовать, как он обнимает меня. Я видел его – ну, в некотором роде – и хочу увидеть снова. Эта любовь, тепло… эта радость той его части, которая есть я, оттого, что он видит меня, оттого, что он – я, от узнавания . Он узнал меня.

– Да, – пробормотал я.

– Никто не понимает, каково это – увидеть его, а потом больше не видеть. Уже почти пять лет, пять лет… чего? – Он взмахнул руками. – А что было до того?

– Ты найдешь его, – сказал я.

– Я должен, – ответил Жирный, – иначе я умру. И ты тоже, Фил. И мы оба знаем это.

Глава рыцарей Грааля, Амфортас, получил неисцелимую рану. Клингзор ранил его тем самым копьем, которым был ранен Христос на кресте. Позже, когда Клингзор метнул копье в Парсифаля, «простец святой» останавливает копье в воздухе, а потом в воздухе же чертит им крестное знамение, после чего и Клингзор, и его замок исчезают. Они и не были здесь, являясь лишь иллюзией, наложением, которое греки называют dokos , а индийцы «покровом майи».

Нет такого, чего не смог бы сделать Парсифаль. В финале оперы Парсифаль прикасается копьем к ране Амфортаса, и тот исцеляется. Амфортас, который мечтал лишь о смерти. А потом повторяются таинственные слова, которых я не понимаю, хотя и читаю по-немецки:

Это один из ключей к истории о Парсифале, «святом простеце», уничтожающем иллюзию Клингзора и исцеляющем Амфортаса. Что это значит?