Филип Фармер - Любовники. Плоть [сборник litres]

Но даже в этом восторге предвкушения оставалась одна невзятая твердыня. Крохотная, она была темной точкой в море огня. Он не мог забыться полностью и все сомневался, не испортит ли он все в последний момент, как бывало иногда, когда он в темноте заползал в постель, нащупывая там Мэри.

Черно семя страха, зароненное сомнением. Если ничего не выйдет, он убьет себя. Не сможет больше жить.

Но нет, говорил он себе, этого не может, не должно случиться. Не сейчас, когда она у него в руках и ее доверчивые губы приникли к его губам.

Он положил ее на кровать и выключил верхний свет. Но она тут же включила лампу над кроватью.

– Зачем ты?.. – спросил он, стоя в футе от постели и чувствуя, как нарастает паника, преграждая путь страсти. И в то же время недоумевал, как она так быстро и незаметно для него сумела раздеться.

Жанетта улыбнулась:

– Помнишь, что ты рассказывал мне? Вот эта красивая фраза: «И сказал Бог: да будет свет».

– Нам он не нужен.

– Мне нужен. Я должна все время тебя видеть. Темнота украдет половину удовольствия, а я хочу видеть тебя, охваченного любовью.

Она протянула руку – повернуть лампу, и груди ее приподнялись в этом грациозном движении, и укол страсти, пронзивший Хэла насквозь, был почти невыносимым.

– Вот, теперь я вижу твое лицо. И хочу видеть его в тот момент, когда буду совершенно уверена в твоей любви.

Она вытянула ногу и кончиками пальцев тронула его колено. Кожа на коже… его потянуло вперед, будто само божество заботливо направляло его, указуя верный путь. Он упал на колени перед кроватью, и Жанетта ловко придвинулась, не отрывая пальцев ноги от его кожи, будто они укоренились в его плоти подобно нежным растениям.

– Хэл, Хэл! – повторяла она. – Что они с тобой сделали? Что сделали со всеми вашими мужчинами? Я знаю, ты говорил мне, что все они – как ты. Что же с вами сделали? Научили ненависти вместо любви и назвали ее любовью. Сделали из вас полумужчин, чтобы вы всю свою страсть направляли лишь в самих себя, а затем использовали этот жар против врага. И вы все такие свирепые воины, потому что такие робкие любовники.

– Это неправда, – прошептал он. – Неправда.

– Я же вижу, какой ты. Это правда.

Ее стопа больше не касалась его кожи, но оставалась рядом с его коленом.

– Ближе, – сказала она, и когда он придвинулся, все еще стоя на коленях, она приподнялась и потянула его вниз, к своей груди.

– Мне нужен твой рот – вот здесь. Стань снова младенцем. И я воспитаю тебя так, чтобы ты забыл ненависть и знал только любовь. И стал мужчиной.

– Жанетта, Жанетта! – сказал он хрипло, протягивая руку к шнуру лампы. – Я уберу свет.

Но она не дала это сделать:

– Нет, пусть останется. – И отняла руку. – Ладно, Хэл. Выключи его. На время. Если тебе нужно уйти обратно в темноту, уходи. Далеко-далеко. А потом возродишься. И выйдешь на свет.

– Нет, пусть будет! – прорычал он. – Я не во чреве матери, и мне не нужно возвращаться туда. Я возьму тебя, как армия берет город!

– Не будь солдатом, Хэл. Будь любовником. Ты должен любить меня, а не насиловать. И ты не сможешь взять меня, потому что я возьму тебя в окружение.

Ее рука нежно скользнула на его плечо, она чуть выгнула спину – и вдруг он оказался окружен. Его будто током ударило – ощущение, похожее на то, что было, когда она целовала его в шею, но гораздо сильнее.

Он хотел уткнуться лицом ей в плечо, но она обеими руками уперлась ему в грудь и с неожиданной силой приподняла его.

– Нет. Я должна видеть твое лицо. Особенно в тот момент , потому что мне нужно видеть, как ты растворишься во мне.

И она все время держала глаза широко раскрытыми, будто пыталась в каждой клеточке своего тела запечатлеть лицо возлюбленного.

Хэла это ничуть не смутило, потому что сейчас он не заметил бы, если бы в дверь вломился архиуриэлит собственной персоной. Однако он обратил внимание, хотя и не задумался о том, что зрачки у нее сжались до карандашных точек.

В Гавайском Союзе алкоголиков отправляли к Ч – для них не существовало никаких методов психологической или лекарственной терапии. И Хэл был вынужден обратиться за лекарством для Жанетты к тем самым деятелям, которые породили болезнь. Хоть и притворился, будто лекарство нужно ему самому.

– На Озанове пьют все, это не составляет проблемы. Алкоголиков у нас немного, их лечат эмпатией и возвращают к норме. Почему же ты не хочешь, чтобы я тебя проэмпатировал?

– Прости, наше правительство это запрещает.

Тот же предлог служил раньше извинением, что он не приглашает Фобо к себе.

– Да уж, ваше правительство – суровые ребята, – сказал Фобо и разразился долгим приступом воющего смеха.

Затем заговорил серьезно:

– Тебе и к выпивке прикасаться запрещено, но это тебя не удержало. Однако не буду уличать тебя в непоследовательности. У меня как раз есть то, что тебе нужно: легкосвет. Мы добавляем его в ежедневную порцию спиртного, день ото дня увеличивая дозу легкосвета и снижая дозу алкоголя. Через две-три недели пациент уже пьет девяностошестипроцентный легкосвет. На вкус разницы нет или почти нет – пьяница в большинстве случаев ничего не заподозрит. Продолжаем лечение – и пациент избавляется от алкогольной зависимости. Есть лишь один недостаток.

Фобо выдержал интригующую паузу и добавил:

– Пациент легко подсаживается на легкосвет!

И завыл, хлопая себя по бедрам, тряся головой так, что мелко дрожал хрящеватый нос, – и смеялся, смеялся, пока слезы на глазах не выступили.

Когда же Фобо справился со смехом и вытер слезы платком в форме морской звезды, то сказал:

– На самом деле специфический эффект легкосвета в том, что он открывает пациента для разрядки того психологического напряжения, что заставляют его пить. С ним можно вести терапию эмпатией и одновременно отлучать от стимулятора. У меня нет никакой возможности подливать его тебе тайком, я рассчитываю на то, что ты серьезно заинтересован в эмпатическом лечении. Когда будешь полностью готов, скажи мне.

Хэл отнес бутылку к себе домой. И каждый день незаметно подливал ее содержимое в жукосок для Жанетты. Он надеялся, что сам сможет вылечить Жанетту, когда легкосвет начнет действовать.

В то же время и его самого «лечил» Фобо. Почти ежедневные разговоры с эмпатом поселяли в нем сомнения в религии и науке гавайцев. Фобо прочел жизнеописания Исаака Сигмена и изборник «Ворфо»: «Пред-Тору», «Западный Талмуд», «Пересмотренные Писания», «Основы сериализма», «Время и теология», «Личность и мировая линия». Комфортно устроившись за своим столом, со стаканом жукосока в руке, кувыркун подвергал сомнению математику даннологов. Хэл настаивал, Фобо опровергал. Он указывал, что в основе этой математики ложные допущения, что рассуждения Данне и Сигмена покоятся на подпорках ложных аналогий, метафор и притянутых за уши интерпретаций. Уберите эти подпорки – и конструкция рухнет.