Пол Тремблэй - Кантата победивших смерть

Тоном, предназначенным для самых упрямых родителей ее маленьких пациентов, Рамола говорит:

— Натали, дорогая. Я измерю тебе температуру настоящим термометром, как только наведут порядок на нашем этаже. Я…

Натали хватает подругу за руку и прижимает ее ладонь к своему лбу.

— Я ничего не чувствую через перчатки.

— Так сними их.

— Знаешь ли, в клинике я не щупаю лбы пациентов. Это едва ли…

— Потрогай. Горячий?

Рамола вздыхает (на что Натали отвечает своим вздохом) и качает головой. Стаскивает обе перчатки, кладет правую ладонь на лоб Натали. Он действительно горяч и кажется тем горячее, чем дольше она не убирает руку. В детстве Рамолы ее мама тоже пользовалась термометром, однако окончательный диагноз выносила, лишь потрогав тыльной стороной ладони лоб и щеки дочери. После чего с нарочитым английским акцентом произносила: «Да ты горячая, как кэпэтильник!»

— Чуть горячее, чем раньше, — произносит Рамола, встряхивая кистью. Если смотреть в лицо Натали, трудно не заметить признаки инфекции — покрасневшие глаза, осоловевший взгляд, красную сыпь на коже. — Ничего страшного. У меня руки холодные после перчаток. — Рамола отходит в сторону, потирает руки для согрева. Они вовсе не холодные. — Некоторое повышение температуры из-за стресса вполне допустимо.

Натали со стоном возвращается к своей сумке. Достает термометр и снова приставляет его ко лбу.

Сообщение по селектору: «Доктор Файерстоун, пройдите в кафетерий».

Натали опускает термометр, не прочитав показания.

— Файерстоун? Это еще что?

Сверкают мигалки, раздается автоматический, размеренный вой пожарной сирены.

— Плохо дело, — комментирует Натали.

— Да, хорошего мало.

Все нехорошо, все плохо. Рамола на мгновение прикрывает глаза, потирает руки, они такие же влажные, как лоб Натали.

— Да ты горячая, как кипятильник. Рамола достает из кармана рацию.

Натали, стоя на месте, поворачивается в разные стороны, словно ищет пути отхода. Выстреливает вопрос за вопросом:

— Нам лучше остаться? Или покинуть здание и ждать на улице? А как же мое кесарево?

Рамоле после ординатуры не приходилось работать в большой больнице, отработка действий по пожарной тревоге превратилась в полустертые пометки на полях памяти. Она припоминает, что в случае эвакуации бо́льшая часть персонала обязана помогать пациентам покинуть здание, в то время как небольшой расчет остается с лежачими. Рамола скрепя сердце (и не очень убедительно) объясняет, что больничные корпуса строят с учетом невозможности полной эвакуации, противопожарная защита — часть их конструкции. Скорее всего, покидать здание не придется. Однако их могут перевести в другое крыло или на другой этаж. Спокойное перечисление мер безопасности не выдает панику и отчаяние, которые Рамола ощущает внутри. Самые лучшие планы начальников штабов экстренного реагирования, специалистов по инфекционным заболеваниям и главврачей, самые безупречные противоаварийная логистика и государственные инструкции не остановят катастрофу, не могут спасти всех и каждого, не спасут ее подругу.

Натали опускает плечи, садится на край постели. Вытирает тыльной стороной ладони глаза, гладит себя по животу.

— Они успеют привезти для меня акушерку?

Рамола переключает рацию на второй канал, нажимает кнопку и говорит: «Алло, доктор Аволеси? Главный штаб? Алло? Говорит доктор Рамола Шерман из 217-й палаты. Мы эвакуируем ходячих больных? Прошу инструкций».

— Ходячая больная — это про меня. — Шутка в духе Натали, но произнесена равнодушным, унылым тоном.

Доктор Аволеси отвечает практически сразу: «Доктор Шерман, на данный момент эвакуируются только посетители и кухонный персонал с первого этажа. Пока что не покидайте помещения, хотя не исключено, что вас придется перевести. Положение…» — Длинная пауза превращается в отбой.

Рамола опускает рацию и, не в силах удержаться, договаривает: «…нестабильное?»

— Хреновое, — отзывается Натали. — Спроси ее, они собираются делать кесарево?

Рамола выполняет просьбу. Доктор Аволеси отвечает: «Я над этим работаю. Держитесь».

Сирена замолкает. Мигалки еще работают.

Натали хватает с прикроватной тумбочки пустой пластмассовый стаканчик, встает и, шаркая, проходит мимо Рамолы.

— Выпью еще воды. Или проблююсь. А может, и то, и другое.

Она скрывается в туалете и, не закрывая дверь, пускает воду в раковину.

— Тебе нужна какая-нибудь помощь?

— Нет, с обеими задачами я справлюсь сама.

Рамола расхаживает туда-сюда, включает рацию на открытый канал. Из торопливого стрекота делает вывод, что пожар в кафетерии не главная забота, главная — пожар на посту дежурной медсестры на третьем этаже. Рамола переключается на другой канал, чтобы не пропустить указания доктора Аволеси.

Натали выходит из санузла со стаканчиком воды, сморщив лицо.

— Ых, надо найти нормальную воду, не из-под крана. У этой гадкий вкус. Как у несвежих яиц. Я чую запах. Отвратительно.

Она ставит стаканчик на тумбочку.

Рамола хочет сказать, что скоро достанет для нее бутылочную воду, однако сдерживается. Вместо этого она подходит к раковине, наполняет другой стаканчик и делает маленький глоток.

— Гадость, правда? — спрашивает Натали.

У жидкости, как у любой воды, не очищенной фильтром, есть привкус хлорки, но очень легкий. Никакого серного запаха или вкуса, на которые жалуется Натали, нет и в помине. Не признак ли это дисгевзии, резкой перемены чувства вкуса, которую испытывают многие беременные женщины? Хотя такое обычно происходит только в первом триместре. Или же отвращение Натали к воде классический симптом заболевания бешенством — гидрофобии?

Снова ревет двухтактное стаккато пожарной тревоги. Рамола выходит из санузла, поворачивает направо и чуть не сталкивается с подругой. Натали уже забросила на плечо свою сумку.

— Нам нельзя больше сидеть в этой комнате.

— Да, я понимаю, но…

— Скажи доктору, пусть они придумают что-нибудь еще, что-нибудь новое. Что угодно. Пусть сделают мне еще один укол. Не откладывая на потом.

— Нельзя. Вакцина так не действует.

— Откуда тебе знать? Откуда вообще кто-либо что-то знает? Это новый вирус, твою мать, почему бы не испытать новые методы лечения? А мы тут сидим без толку, у меня нет столько времени. Просто нет. Я не хочу умереть. Не дай мне умереть. Это несправедливо, твою мать, неправильно…

Натали отворачивается.

Рамола не может пообещать, что Натали не умрет. Не смеет уверять ее, что все будет хорошо. Поэтому просто молчит. Что тут вообще можно сказать? Она кладет ладонь на спину Натали. Сирена квакает, мигалки мелькают — не в такт, зато беспрерывно. Легко вообразить, что эти сигналы опасности будут продолжаться до полного краха цивилизации и прекратятся только тогда, когда не останется никого, кто бы мог им внимать.