Борис Конофальский - Во сне и наяву

«Пора, просыпайся, близнецы, где вы, будите уже меня, будите!».

А Аглая продолжала на неё смотреть:

– Я знаю, зачем ты говоришь со мной, сначала ходишь на моей земле, а потом хочешь меня заболтать и сбежать? У тебя не выйдет, – и тут же её тон переменился, глаза округлились, а рука со страшными ногтями потянулась к руке девочки. Сумасшедшая Аглая заорала зло: – Стой, дура проклятая, стой… Обманула.

Света видела её руку, её ногти с грязью возле самых глаз, совсем, совсем близко, возможно, в сантиметре от глаза, и слышала разъярённый крик этой бабы:

– Обманула, дура, найду тебя и разорву, разорву… Дура…

Сентябрь в Петербурге обычно тёплый, но в эти дни было холодно. Ночью было всего десять, и Светлана проснулась от того, что она замёрзла. Девочка лежала в спортивном костюме для бега, старых кроссовках и с молотком в руке поверх одеяла, рядом с нею лежал нож для резки мяса. Тихо шуршал в углу их старенький компьютер. Она его не выключила ночью. Дура, теперь счёт придёт за электричество, впрочем, он и так огромный приходит, всегда за три тысячи, мамины приборы контроля работают круглосуточно. Света разжала пальцы, кажется, молоток она сжимала изо всех сил, аж рука болит. Взглянула на братьев. Те спали, значит, будильник ещё не звонил. Значит, семи ещё нет. Девочка попыталась встать и поморщилась от саднящей боли под правым ребром. Точно, как она могла забыть, на зелёном костюме большое чёрное пятно. Эта долбанутая распорола ей там кожу. Света всё-таки села на кровати. Да что же это такое?! У неё уколы и порезы на руках болят от поганых кусак, нога едва зажила, а теперь ещё и это. Она подтянула одежду. Кожа была распорота, и распорота весьма глубоко. Какой же страшный ноготь был у этой долбанутой Аглаи, Мананы Гванци.

Светлана встала и пошла в ванную, разделась. Помимо распоротой кожи под ребром – ссадины на левом бедре и колене, эта долбанутая её так по асфальту тащила, синяки, порезы на обеих руках, ещё кожа горит на плечах, как от солнечного ожога. Она поглядела на себя в зеркало – ужас. А трусы! Можно выбрасывать, они и раньше были ветхими. Папа спрашивал, что подарить ей на день рождения. Да, ей нужно бельё. Ещё носки. И тут одна неожиданная мысль пришла ей в голову. Света стала быстро мыться, ни на секунду не расставаясь с посетившей её мыслью. Она ей нравилась. Быстро умывшись и почистив зубы, девочка нашла средство обеззараживания и залила им рассечение под ребром. Стояла, морщась, и дышала сквозь зубы, пока не стихла боль, залепила рану пластырем, потом вышла и оделась. Первым делом после пробуждения она шла к маме, это был у неё утренний ритуал. Она открыла дверь в её комнату… Телевизор работает, а Нафиса, дрянь, конечно же, спит, сидя в кресле, даже телефон выронила из руки. Света подошла и сказала зло:

– Нафиса, спать нельзя. Тебе уже говорили об этом.

Та открыла глаза, испуганно забормотала, хватая первым делом телефон:

– Я не сплю, не сплю… Глаза только закрыла.

Она врёт, и это бесит девочку ещё больше. Спать нельзя, у мамы иногда начинаются судороги, один раз из-за спазмов остановилось дыхание. Поэтому папа и нанял сиделок, отдавая им кучу нужных для семьи деньжищ. Света больше ничего ей не говорит, гладит маму по лицу, а потом, в наказание Нафисе, выключает телевизор. Нечего электричество тратить. Так сиди.

Пришёл со смены папа, он после резки и упаковки салатов всегда уставший приходит. Светлана повела его кормить, холодная жареная картошка с зелёным солёным помидором, хлеб, чай с пряником. Папа неприхотлив. Впрочем, как и все в их семье. Нафиса смылась, Света не стала говорить отцу, что застала её спящей, зачем ему ещё расстройства, у него и своих немало. Пока папа не лёг, она отводит близнецов в детский сад, возвращается. Теперь отец не гонит её в школу, кто-то должен остаться с мамой. Хоть это хорошо. Света не очень любит Нафису, Иванова, конечно, лучше как медицинская сиделка, хотя характер у неё намного хуже. Света сама перевернула маму на бок, сделала обтирание, контейнеры были чистые. Девочка всё делала тщательно, рана под рёбрами саднила, но это ей почти не мешало. После, поговорив с мамой, она пошла на кухню, взяла себе еды и села возле матери есть и смотреть телевизор. Но что бы Светлана ни делала, мысли о ночных путешествиях её не покидали, всё время она думала о том, что следующей ночью ей, возможно, придётся встретиться с этой сумасшедшей. И если она не хочет, чтобы мерзкие ногти Аглаи сдирали с неё кожу, то ей нужно будет встать и убежать. Если, конечно, Аглая будет её ждать на том месте, где она поймала Свету. Сумасшедшая сильна, но она слишком мускулиста, по-мужски тяжела, чтобы хорошо и долго бегать. Но она способна на рывок, поэтому будет опасна в первые минуты. Это тревожило девочку, а кого бы не тревожило?

А около двенадцати в домофон позвонили, она пошла узнать, кто это. Это оказался отец Серафим.

– Света, открывай, это я.

При всей своей нелюбви к попу, Света была ему всё-таки благодарна. Он вошёл в прихожую, снял свои знаменитые сандалии. Ряса, как всегда, в пятнах, в бороде, как всегда, крошки. Подмышкой книга. Какой-то Пруст.

– А мне отец Александр говорит, иди к хворой, помоги, а я за тебя службу проведу.

И тут поп замечает на брови у Светланы запёкшуюся кровь. Он бесцеремонно подтягивает девочку к себе и разглядывает ссадину:

– Та-а-ак… Это у тебя откуда?

Света освобождается из его рук:

– Да я сама ударилась.

– Сама? – кажется, священник ей не верит. – Точно?

– Сама, сама.

– Дева моя, если тебя кто обижает, ты приди ко мне и сразу скажи, слышишь? – назидательно говорит отец, ещё и палец свой указательный ей показывает.

И вот что она должна ему сказать? Что во сне она проснулась в могиле, где её ели чёрные жуки, что её чуть не схватила летающая медуза, что сумасшедшая Аглая порезала её ногтем?

Светлана молчит, а приставучий поп, кажется, начинает что-то думать себе и снова спрашивает:

– Точно тебя никто не обижает?

– Точно, точно, – пытается закончить разговор девочка.

– Хорошо, но имей в виду, если кто-то… кто угодно, обидит, сразу беги ко мне, и всё мы уладим, со всяким обидчиком разберёмся. Или даже просто нужно будет поговорить, приходи, о чём угодно поговорим, хоть о матушке твоей, хоть о горе твоём великом, а хоть о мальчишках. Или о тех, кто тебя в школе притесняет. Если есть такие, то на них управу найдём.

«В школе меня не замечают, я там пустое место. И что, вы это тоже уладите? Все со мной общаться начнут и перестанут прикалываться над моими рваными кроссовками?».

Но спорить с попом она не хочет, как и объяснять ему что-либо, девочка просто кивает и говорит:

– Хорошо, отец Серафим, я сразу вам скажу, если кто меня обидит.