Павел Хохлов - Селенит

Я считал иначе. Мы не должны были делиться на избранных и отбросы, бросая себе подобных, продлевая род человеческий бесчеловечными поступками. Слишком много эгоизма было в этом шаге. Да, я чувствовал себя виноватым за то, что случилось до моего рождения. Мне было стыдно, но это не мешало мне сытно и вкусно питаться и сладко спать в мягкой теплой постели. И я не хотел, чтобы мои родители оказались в числе не нужных людей. Тогда бы я не родился. Мои родители даже не встретились, не говоря уже обо всем остальном.

Еще учась в школе, когда я увлекся историей и географией Земли, за ужином завел разговор со своими родителями. Но получилось так, что этот разговор оказался первым и последним о старой планете. Мне было интересно узнать у отца, родившегося там, каково это выходить на поверхность без скафандра и свободно дышать, смотреть на заходящее Солнце, какие он испытывал ощущения при виде безбрежных морей. Испытывал ли он трепет при виде гор?

– Мне было всего пятнадцать, – ответил отец. – То, что видел – давно забыл. Земля мне совершенно не интересна. Я не понимаю тех чудаков, что летают на нее. Двести лет назад все было по-другому. Опаснее было слетать сюда, на Луну. Теперь же только здесь мы и нашли спасение. Земля отравлена и обезвожена. По ней кочуют племена, своей жестокостью давно переплюнувшие древних варваров. Города ветшают и разрушаются. Не думай, что те картинки, что так крепко сидят в твоей голове, соответствуют той реальности, что сейчас царит на Земле!

Он сделал паузу, давая мне возможность, осознать сказанное им. Затем продолжил, все так же, не поднимая опущенных глаз от стола, за которым мы сидели.

– И не вздумай туда лететь! Чтобы больше никто и никогда не произносил в этом доме слово «Земля»! Не забывай, что твоя родина Луна.

– Свою родину я не забуду, какой бы она ни стала, – сказав это, я посмотрел на отца.

Он понял, что это были слова, касающиеся его, не желавшего даже слышать о своей родной планете. Земля для него ограничивалась родительским домом, суживаясь до рамок одной фотографии.

– Почему ты так не любишь Землю? – спросил я. – Ты родился на ней и прожил пятнадцать лет! Я понимаю, что это было давно, но ты наверняка помнишь вкус натурального воздуха, ты знаешь, как выглядит Солнце через атмосферу.

– Мне было всего пятнадцать, то, что помнил, давно забыл, – спокойно повторил отец. – Поверь, я полюбил этот искусственный мир, в котором вырос, встретил твою мать. В этом искусственном мире появился на свет ты, живой и настоящий. И раз зашел разговор о Земле, отвечу тебе – к Земле я абсолютно равнодушен. Мне плевать, что там происходит. Мне важно, что у нас дома все хорошо и мы далеки от всех этих проблем. Не моя вина, что мы тут, а они там.

– Тем более что пора ужинать! – Дипломатично закругляя тему, объявила мать, не проронившая ни слова во время нашего разговора. За ужином напряжение понемногу спало. Мы отвлеклись на текущие дела нашей размеренной жизни.

Оставшись один на один с брошенным городом, в пустом небоскребе, я начал переосмысливать миссию на свою прародину, целью которой было сделать больше фотографий, потому что каждая из них будет стоить немалых денег. Но теперь в моих глазах она наполнялась новым, глубоким смыслом.

Я ничего не вижу. Не видит и мой объектив. Он просит вспышки, но ее использование сейчас просто недопустимо. Я боюсь незваных гостей больше, чем пустого, мертвого города, наполненного когда-то жизнью. Меня же теперь наполняли смешанные чувства, одиночества, страха, тоски, тревоги и, конечно же, восторга, не дававшие мне заснуть. Укутавшись в теплую куртку и облокотившись на сырую стену, я сидел на полусгнившей двери, давно снесенной с петель. Меня поочередно пугали то тишина, то непонятные звуки в этом мертвом небоскребе. Да, я проявлял малодушие, но с другой стороны не каждый храбрец смог бы пойти на такой шаг. Уже вскоре я сдался и достав из сумки объемную литровую флягу, сделал несколько крупных глотков. Горючая смесь обожгла меня изнутри согрев тело и успокоив нервы. Это был особый напиток, который я решил использовать только в самых крайних случаях, экономя его особое содержимое. Эта фляга была наполнена своеобразным коктейлем, в котором я намешал все, что оказалось в моем домашнем баре. Вышло весьма неплохо.

Вспоминаю, как меня провожали друзья. Три моих лучших друга, откровенно говоря, не понимающие мое творчество и равнодушные к моим работам. Но это не мешало им показывать свои любительские снимки, сделанные в путешествиях и экскурсиях. По большей части это были ужасные фотографии, и я ненавидел себя в эти моменты за то, что не мог спокойно их просматривать, пропуская мимо ушей грубейшие ошибки, резавшие мои глаза как песок.

Несмотря на все это, мы ценили общение и нашу дружбу и это было главным. Они не подозревали, куда я собрался лететь, иначе быть мне прикованным цепью в своем жилом модуле, под их бдительным присмотром. Пришлось соврать, сказав им, как и своим родителям, что хочу поработать пару дней в кратере Тихо. Они поверили, правда, выразив свои сомнения относительно столь долгого пребывания в знаменитом кратере, не понимая, что еще можно выжать из этой избитой достопримечательности.

Я подскочил на ноги так резко, что у меня закружилась голова. Озираясь по сторонам, я пытался понять, что за звук мог меня разбудить. Но хмурый рассвет за холодным окном постепенно проник в мертвый небоскреб, тускло освещая его обнажившиеся внутренности. Света было вполне достаточно, чтобы разглядеть окружающее меня пространство и убедиться, что мне ничто не угрожает. Возможно, мне что-то просто приснилось. Скорее всего, так оно и было, если учесть, что я проспал всего пару часов, наполненных тревогой и страхом.

Страх был вполне нормальным. Речь не шла о призраках миллионов людей, умерших в этом городе за считанные месяцы, тела которых усеивали улицы, наполняя их смрадом разложения. Это привлекало миллионы грызунов, размножавшихся с геометрической прогрессией благодаря обильной и калорийной пище. Они же распространяли всевозможные инфекции из-за чего постоянно возникали вспышки смертоносных эпидемий, снова и снова истреблявших население Земли не способное более противостоять заразе.

Но это было десятилетия назад, когда я только родился. Я был сыт, одет, обут, когда подрос, у меня было много игрушек, любимых и не очень. Всегда был выбор, чем играть сегодня, куда пойти завтра. Мое детство во всех смыслах было безоблачным. Когда я пошел в школу, в заброшенные города Земли стали приходить первые смельчаки, гонимые голодом, в поисках пищи, что еще могла оставаться на складах, не опасаясь более эпидемий. Миллионы тел были давно объедены до костей, количество грызунов заметно поубавилось и в мире воцарилось относительное затишье и, что-то отдаленно напоминающее стабильность.