Кирилл Гелех - W: genesis

– Дай я буду лампу держать, Эш, а ты читай!

– Фонарик что ли найти не могла?

– Нет у них фонариков, ты же знаешь!

– И почему я читать должен вдруг?

– Я не помню половину слов.

– Ага, думаешь, я их помню?! Деда со мной год занимается, а с тобой четыре, – возразил брат.

– Ну так ты же у нас делаешь большие успехи в языках, а не я, – ядовито возразила сестра.

– Ладно, – нетерпеливо согласился брат. – Лампу держи повыше. Ага, вот так, да. Значит… Эм.

Он сосредоточился. Исписанные чьей-то рукой пожелтевшие страницы упрямо не пускали в себя. Автор объяснялся на древнем, невероятно старом языке, овладеть которым считалось настоящим искусством. Он, язык этот, в недавнем прошлом находился на околозапретном состоянии. Потом, после Революции, пришла эпоха «бума» по изучению всех текстов на этом дремучем наречии. Одним из корифеев переводческого дела тридцатилетней давности явился их дедушка – Александр Иан де Лиотар. Он же загорелся идеей обучить ему и своих внучат. Тот факт, что в настоящий момент язык толком не пользовался популярностью и стремительно отмирал уже по-настоящему – этот факт их деда не волновал.

Но пускай дети занимались его изучением, порой усердно и прилежно, однако столкнувшись лицом к лицу с настоящим текстом, а не с упражнениями из учебника, оба почти что расписались в собственном невежестве. По сравнению с дедушкиными учебными тетрадями, где сменяли друг друга простые тренировочные предложения, толстенная кипа бумаг обладала на порядок большей сложностью. Трудностей добавлял и почерк: широкий, извилистый, местами грубый, рубленный, но где-то прециозный, чуть жеманный, некогда, видимо, нелишенный каллиграфичности, словом – одновременно изысканный и варварский, и тем особенно как-то неудобный.

– Значит… Смотри. Все идет от первого лица… – начал Эш.

– Да ты не пересказывай мне, а читай. Я и сама вижу местоимение «я»! Причем почему-то с большой буквы. – зашептала Аня, обдавая теплом щеку брата.

– Да, да, – голос мальчика был рассеянным. – Погоди. Значит… Итак: «Моя история начинается не с… меня». Да, «не с меня». «Однако»… чего-то потом не пойму, «что на мне она заканчивается». «Поэтому», хммм, не знаю слова, написано неразборчиво, «Я и опишу ее тебе».

– В смысле? – сразу переспросила Аня. – Кому «тебе»?

– Ну я-то откуда могу знать, Ань? – переспросил мальчик, сосредоточенный на тексте. – Не перебивай, будь добра.

– Хорошо, хорошо.

– Лампу выше!

– Так?

– … «Времени у меня осталось немного и эта»… Ансуал. Тетрадь? Или учебник?

– Учебник, вроде, – неуверенно подсказала девочка.

– В общем, не суть, допустим, тетрадь, короче «тетрадь служит»… Нет, «послужит»… Снова не знаю, потом «моего…»… Ай, не пойму эти каракули, что за почерк?! «И пропуском многих деталей», снова околесица, «но все-таки незначимых в общей картине»… Ой, данное слово первый раз вижу.

– Ты уверен, что вообще чего-то учишь, а? – не удержалась девочка.

Эш засопел и в упор посмотрел на сестру. Под одеялом было и неудобно, и душно, и тесно. Лежа вплотную, они кое-как приспособились для чтения.

– Ну сама валяй переводи тогда! – он перешел с шепота на тихий голос. – Умная нашлась.

– Все, все дальше давай, не хнычь!

– А я не хнычу!

– Дальше давай! Хос-спади!

– …«Возможно, многое ты»… Ммм… Ниал? Знаешь, вот! «Возможно, многое ты знаешь», потом… «многое не знаешь, а некоторое тебе не хотелось бы знать», дальше неразборчиво…

– Да кто же этот таинственный «ты»? – сестра нахмурилась, и сдула ниспавшую челку. – Постоянно «ты», «ты», а имя не называет. Письмо что ли какое-то?

– Нет, вряд ли. Смотри сколько тут страниц. Для письма перебор.

Ребята задумчиво смотрели на листы. Как сказала Аня, самым трудным стало не открытие верхней полки, а удержаться от желания чихнуть: когда она залезла, оттуда комьями повалила пыль. Поэтому девочка так долго не выходила, – пришлось в скором темпе вытирать ее отовсюду. Пачка бумаг была нетяжелой, сами листы скреплялись прочной бичевкой. К неимоверному разочарованию ребят, текст шел сплошь на другом языке.

–Пока что все звучит, как вступление, мне кажется, – сказал наконец Эш.

– К чему интересно? – прошептала девочка глядя на чернильные строчки.

– … «И все же Я напишу все так как было и»… «Постараюсь не»… «и не…»…

– Улетно переводишь.

– Иди ты, честно! «…Великое, а ты помнишь, всего другого было в…»… Ну думаю, «было много»… «Основной целью моей»… «станет такая простая и…»… Эммм… «такая сложная вещь, как…».

– Как что? – шепот Ани был настойчив.

– Тралсум… Не могу, блин, вспомнить! Тралсум… Тралсум… Знакомое слово, до боли, – простонал Эш.

– Правда. «Основной целью моей… чего-то там… станет такая простая и сложная вещь, как правда», – подсказала Аня.

– Точно! Спасибо! Значит далее: «Достаточно было… в прошлом, чтобы нести их… в то …, которое мы вместе построили… жутких … и многих потерь. В итоге…»…Нет, «в конце концов… не исправила, а только обмягчала»

– Может, «смягчала»?

– Да, «смягчала»… На «короткое» вроде «время ненавистную»… Тралсум… «Правду».

– Ненавистную правду? – переспросила сестра. – Кому же она ненавистна?

– Ты что, взрослых не знаешь? – усмехнулся мальчик.

За окном послышался скрип, потом отдаленный хлопок, чье-то мычание. Где-то залаяли собаки, кто-то в доме закашлял. Зашумел ветер, что-то заскрипело. Из маслянисто-густой темноты ночи, разбавленной лунным светом, вылетела юркая ласточка и резво прыгнула на подоконник детской комнаты.

Дети, пусть и напрягшиеся от всевозможных звуков, готовые сразу же свернуть свое переводческое предприятие, затаили дыхание, но не убрали лампу и не изменили положения.

– Это похоже дневник, – шепнула Аня, едва не уронив их тусклый источник света. – Рука затекла. Дай отдохну.

– Но чей? И кому автор писал? Зачем?

– Наверняка кому-то близкому, но тут важнее для чего он это настрочил.

– Смотри, выше пишет, что «времени осталось немного». Возможно, он уезжал и решил написать близкому человеку.

– Ага, такую-то пачку? Перед отъездом? На сорминорском? – улыбнулась девочка, неспешно сжимая-разжимая руку.

– Согласен, глупо, но мы можем пока лишь гадать, – Эш вздохнул и подпер рукой толстую щеку.

– Поехали дальше, – Аня взяла светильник и приблизила к рукописи.

– …«Также, хотел бы сразу сказать одну вещь»…, «конечно, тебе лично, однако»… «это невозможно, да и»,… « действие было бы разумно». У писателя такой странный и кривой слог, кошмар. То ли красуется, то ли человек был очень непонятный.

– А может и не человек… – шепнула Аня.

Неуверенный свет в лампе задрожал без каких-либо видимых причин. Дети затаили дыхание, хотя вокруг не было ни ветерка.