Дмитрий Дартт - Тайное общество

– Со двора никуда! – машинально отвечала мама, гремя кастрюлями на кухне.

Каждый вечер, после работы мама готовила ужин и сразу обед на завтра. Отец после работы заходил домой лишь для того, чтобы переодеться и выкурить сигарету. Потом он уходил в наш гараж, находящийся в гаражном обществе на окраине города, и оставался там до позднего вечера.

Наша семья была счастливой обладательницей 412-го Москвича ярко-синего цвета, с которым отец проводил весь свой досуг. Не могу сказать, что этот чудо-автомобиль часто ломался и из-за этих поломок мой отец все свое свободное время проводил в гараже. Скорее, это было такое своеобразное хобби. Ведь в 80-х годах в районных городках не было сервисных автомастерских, поэтому автолюбители чинили и обслуживали свою технику собственными силами. С учетом этого, правильно будет сказать, что отец проводил время не в гараже, а в гаражах, вместе с другими, такими же счастливыми обладателями москвичей, жигулей, запорожцев, а то и волг. Впрочем, тогда в гаражах еще не редкостью были такие раритеты как: Победа, 402-й Москвич или ГАЗ 21 – Волга. И горбатый запорожец трудовика, что днями стоял в школьном дворе у входа в мастерские, казался вполне обычным автомобилем.

Я бесцельно слонялся по улицам один. Несколько раз ходил в кино, а иногда заходил к отцу в гаражи. С одноклассниками мне было не интересно – они же дети. Какие у нас могли быть общие интересы?! Хотя, можно было играть в футбол на школьном дворе. Вот, собственно, и все, что можно было. Но футбол в этом сентябре был не в тренде, а играть в прятки, казаки-разбойники или просто зависать на турниках, мне было не интересно.

Стыдно признаться, но о своих жене и детях я вспомнил не сразу. До меня не сразу дошло осознание того, что они остались где-то там в моем прошлом, а в своем новом будущем я возможно их не встречу. Каждый раз, от этих мыслей на меня накатывала тошнотворная тоска, безысходность душила меня, и будучи семилетним мальчиком, я порой не сдерживал слез. В такие моменты я стремился уединиться и скрыться по дальше от посторонних глаз. Видимо по этой причине, в первые дни своего перерождения, я старался находиться в безлюдных местах парков и улиц. Свободного времени у меня было много. В школе было всего по нескольку уроков, а заданий на дом почти не задавали.

В приступах безысходности и тоски появлялись мысли о том, чтобы сбежать из дома и отправиться в Брянск на поиски зловещей бабки-санитарки. Ведь это, находясь в Брянской больнице, я ее встретил, а потом попал в прошлое на западную Украину. А как я оказался в Брянске?! Да очень просто! Бабушка, оставив квартиру моим родителям, вернулась на родину в Брянск. А после того, как развалился Союз, я покинул западную Украину и уехал к бабушке. Так, после распада Союза я и остался в Брянске.

В меня вселилось убеждение того, что именно бабка-санитарка была виновницей моего несуразного положения. Это из-за нее я лишился семьи и всего того, что у меня было: работы, друзей, квартиры, моей собаки, наконец.

Если бы я действительно был семилетним пацаном, то несомненно сбежал бы из дома в поисках ответов на свои вопросы. Но, мне только с виду было семь лет, и поэтому я в полной мере осознавал всю полноту, глубину и абсурдность своего идиотского положения. Я понимал, что максимум куда я смогу доехать, так это до соседнего областного центра. Потому, что потом обнаружат моё отсутствие, забьют тревогу, после чего я очень быстро попаду в поле зрения милиционеров. В общем убежать так далеко не получиться, как бы я не старался. Мне оставалось только гулять по улицам своего городка, надеется и ждать. Только на кого или на что надеется и чего ждать, я не знал. Поэтому я бесцельно бродил с отрешенным видом, время от времени прислушиваясь к такой знакомой, родной, но уже далеко отдалившейся от меня украинской речи. Это была та Украина, которая в своем большинстве еще не догадывалась о том, что она порабощена клятыми москаляками. Все считали себя неотъемлемой частью Советского общества, пользующегося благами социализма и строящегося коммунизм. Во всяком случае, никто и виду не показывал, как ему плохо живётся.

Наверняка и в том обществе, в обществе маленьких районных городков 80-х годов, имелись диссиденты и религиозные фанатики, обиженные на власть по тем или иным причинам. Но о таких гражданах, точно также, как о проституции или наркомании, никто не знал. Спасибо товарищу Ленину, спасибо товарищу Сталину и спасибо товарищу Брежневу, за моё поистине счастливое детство. Лично меня, очень расстраивали очереди на биржу труда безработных негров в далекой Америке. Иногда я с друзьями всерьез обсуждал подобные темы. Социальная несправедливость, царящая в капиталистических странах, о которой повсеместно твердили все источники массовой информации и школьные учителя, наверное, была самым большим негативом моего детства.

В 80-х вам бы никто не поверил, если бы вы заявили, что уже в 90-х годах в нашей стране появятся биржи труда. Точно такие же как в капиталистической Америке, только их нарекут службами занятости населения. Такие названия придумают видимо для того, чтобы не травмировать, утопающее в постперестроечном кризисе, население.

Мне вспомнилось, как незадолго до выпускного из старшей группы детского сада моя воспитательница делилась своим мнением по поводу смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева Леонида Ильича. Они стояли у входа в группу. Весь этот разговор происходил, когда дети были заняты поглощением обеда после прогулки. Я сидел за первым столом и хорошо слышал их разговор. Не знаю, почему именно мне запомнилось обсуждение смерти Брежнева, но этот разговор нянечки и воспитателя особенно отчетливо мне запомнился. Я не помню, как звали нянечку, я не помню фамилию моей воспитательницы, но разговор этот запомнил на всю жизнь.

– Вы чулы, Брежнев вмэр! – со слезами на глазах произнесла воспитательница, обращаясь к нянечке.

– Та, вмэр. – всхлипнув, ответила нянечка, – А миг бы ше житы, бо вже нэ такий старый був.

– Алэ ж, вин хворив. Я бачила, що вже сёмого грудня, на паради, вин лэдве рукою махав. – шмыгнув носом, поделилась своими наблюдениями воспитательница.

– Так, шкода його, бо вин ще багато миг для людэй зробыты. Так, нэхай вже покоиться з мыром.

Не поддельная скорбь и печаль была в словах воспитательницы и нянечки. Ребенка не обманешь! Скорбные слова этих женщин, совсем не были похожи на высказывания обитателей планеты Плюк из известного фильма «Кин-дза-дза»: «Я люблю господина Пэже». Нет, это было обыкновенное человеческое переживание и скорбь.

На западной Украине было принято с размахом отмечать все праздники и наша семья, не была исключением. Родители поддерживали дружеские отношения с несколькими семьями из местных жителей, проживающих в самом городе и окрестных сёлах. Дружили, общались, ходили и ездили друг к другу в гости. На религиозные праздники нас всегда приглашали в гости в село, а Новый год, Первомай и День победы всегда отмечали у нас, в нашей квартире. Взрослые собирались за столом, выпивали, о чем-то разговаривали и пели песни. У детей была своя «детская» компания. Спросите меня: “На каком языке мы все разговаривали, собираясь за праздничным столом?”, а я отвечу: “Понятия не имею”. В детстве, я не придавал значение тому, что я был русским по национальности. Я не выделял это обстоятельство из окружающего меня мира и не задумывался о своем бело-вороньем положении, которое с годами стало проявляться все отчетливее и отчетливее, особенно с приходом перестройки, гласности и национализма. Я не задумывался о том, на каком языке я разговариваю, ведь меня все понимали, и я понимал окружающих, ни разу не размышляя о том, как это получается. Но все стало меняться, когда вместе с проституцией, наркоманией и СПИДом, на запад Украины пришли не довольные властью, москалями, и в целом жизнью, люди, которые везде и всюду, стали сеять семена раздора, рассказывая на каждом углу о неполноценности и ущербности бытия.