Любовь Афоничева - Резюме сортировщика песчинок

Похоже, для большинства это все-таки просто музыка. Просто песня.

Меня же голос Славы Па продувает насквозь. Недавнее умиротворение стремительно прокисает, горчит и сворачивается. Мысли становятся какими-то… тухлыми.

Как будто я-второй довел-таки свою работу до конца и оставил меня лежать на жесткой бурой траве. Падалью, которая осознает, что она – падаль.

Почему я до сих пор сижу и слушаю? Прикрыв глаза переплетенными пальцами и чувствуя, как они подрагивают. Позволяя бесцеремонной музыке сдирать корочки с того, что и зажить толком не успело. А, может, никогда и не…

Я не додумываю до конца. Вместо этого поднимаюсь, наконец, влезая попутно локтем в недоеденные овощи. И сбегаю из «Росы. И_риса», куда столь мудро не ступала раньше моя нога.

Лучше уж Песочница – отстраненная, предсказуемая, живущая по графику. Давно исчерпавшая все способы меня разочаровать.

Перед лекторием, где проходит занятие по органической химии, мы пересекаемся с Инхо. Он коротко кивает, я киваю в ответ. Маленькие жесты доброй воли, скрепляющие не самый надежный союз. В остальном пульс учебного дня бьется ровно и знакомо.

Пока я не решаю заглянуть на практикум по каллиграфии.

В моем расписании он отмечен, как необязательный – то есть, его можно пропустить, не рискуя потерять баллы. Но каллиграфия всегда меня уравновешивала. А начало дня выдалось такое, что после него как раз хотелось слегка уравновеситься.

Если бы я подумал чуть подольше, то наверняка вспомнил бы, что утренний кенарь Слава Па тоже любит каллиграфию. И практически никогда ее не прогуливает.

Впрочем, и сейчас, когда я замечаю среди других студентов его нелепую прическу и бледное вытянутое лицо, еще не поздно уйти. Но сбегать отовсюду, где он появится… глупо, трусливо и не похоже на меня.

Хотя он, пожалуй, был бы только рад. Наши глаза встречаются, и Па автоматически втягивает руки поглубже в рукава.

Я увожу взгляд в сторону. Вытаскиваю многоразовый лист из середины стопки. Долго и придирчиво выбираю перо. Толщина, жесткость, легкость – все должно соответствовать настроению. Мне срочно требуется немного отрешенности. Исключенности. Чтобы перо вывело меня из круга суеты и поставило в тихий угол. Или нет, не в угол – в белое снежное поле, по которому танцует черный ветер. Свивается в кольца, замедляется, останавливается совсем, рассыпается брызгами, бросается сломя голову то в одну, то в другую сторону, крутится, выкидывает коленца, снова притихает, скользит широкой лентой, все более неспешный, все более утомленный, рассеянный… И, наконец, иссякает.

Сплясано, надо признать, головокружительно и весело. Ни разу черный ветер не сгущается в улыбчивую тень с ножиком. Ни разу не пинает меня по сердцу каким-нибудь иным образом.

Ну а каллиграфия, как я и ожидал, из этого танца выходит посредственная. Даже чуть хуже обычного. В конце концов, я ведь мехимерник, а это забава скорее для орфов.

Кстати, о них. Ментор Ася Талатта уже давно прохаживается между нами. Лишь чуть-чуть обогнавшая годами своих студентов, буйнокудрая и пышноплечая – пышногрудая, кстати, тоже, – изобильная также бедрами и тишиной. Эта тишина и сейчас свободными складками спадает поверх виноцветного платья прямо до самых ее пяток. Возможно даже изящных и перламутрово-розовых, но в данный момент сокрытых в монументальных буутах со светящимися подошвами. Периодически она наклоняется, омывает кого-то пеной кудрей и берет исписанный лист короткими пальчиками – для последующего обсуждения.

Мимо меня она проносит свою тишину, не остановившись. А жаль. Я бы послушал, как присутствующие упражняются в важнейшем из искусств нынешнего времени – искусстве расплывчатых формулировок. Ведь даже Венц, хоть ей и удалось однажды меня удивить, не рискнула бы высказаться так же смело в присутствии публики.

Однако, раз уж моя работа не заинтересовала ментора Талатту, придется мне продемонстрировать другой свой талант. Ведь я – признанный мастер трансмутировать поганое настроение в изящные оскорбления. Тем более, что лист Славы Па ментор положила на стол вместе с другими избранными. Очень удачно. Судьба, можно сказать. В конце концов, мое поганое настроение – отчасти и его рук дело. Рук – и голосовых связок, если быть предельно точным.

Обсуждение первых трех работ я слушаю, не вмешиваясь. Да и было бы во что – скучные почеркушки и водянистые речи про соответствие формы содержанию. Ничего такого, что хотелось бы высмеять.

Правда, у Сони Кассиани довольно своеобразное изречение: «Так с неба ветер обдирает шкурку…» Я предсказуемо морщусь. И чувствую, как холодные пальцы моего личного кошмара мимолетно касаются шеи и поднимают на ней волоски. Видимо, их прикосновениями для меня еще долго будут отмечены самые разные вещи. Случайные вещи. Самые обычные для всех остальных.

Но я смогу с этим жить.

И это явно лучше, чем пускать слюни в эс-комплексе.

Наконец, доходит очередь и до работы Славы Па. Я пережидаю пару образцово-показательных выступлений на тему легкости линии и поэтичности образа. Потом решаю, что пора.

– Я тоже хотел бы высказаться, ментор Талатта.

Она кивает. Хотя, мне кажется, без особой охоты.

– Пожалуй, не буду комментировать оригинальность высказывания «Когда случайным листом ложится в ладонь тишина». Или нужно? Оригинальность, ау! Нет ответа. Тишина. Ложится. Случайным листом. Зато это высказывание довольно…

Мои ладони покалывает. Словно они лежат на траве. Жесткой бурой траве.

– Оно довольно… трудолюбиво уложено в форму облетающего дерева. Однако, некоторые линии слишком плавные там, где глаз просит больше резкости…

Я говорю снисходительно и чуть лениво. Как всегда. Но горло будто забивает туман. Из которого выглядывает то ли месяц, похожий на острую улыбку, то ли улыбка, похожая на острый месяц.

Откашливаюсь и пробую снова. Нейтральнее.

– Чем это считать: несовершенством или особенностью авторского стиля? Было бы любопытно услышать ваше мнение по этому поводу, ментор Талатта. В остальном же…

Я смотрю на Славу Па. Нет, этот гневом в лицо не плеснет. И после занятия не остановит, чтобы сказать что-нибудь про запах мертвечины. Он просто пытается… перетерпеть. В очередной раз.

А я до обидного предсказуем, получается?

– В остальном это… впечатляющая каллиграфия. Ни одного штриха в пустоту, каждый говорит со зрителем. И даже когда запинается – делает это намеренно. Артистично. Драматично. Не стихи на крыльях стрекозы, конечно, но и не академические почеркушки, которые обсуждались до этого. Я бы посмотрел, как автор справится с менее классической темой. Уверен, это было бы… как минимум, любопытно.