Любовь Афоничева - Резюме сортировщика песчинок

Или…

Я практически вижу, как плутовски вздергивает краешек рта я-третий.

Да, с рыцуциками разговаривают все. Ну, кроме меня, конечно. И через них можно выяснить многое, безо всяких процеживаний-приглядываний. Или во всяком случае, можно узнать от них что-то, что сделает этот процесс менее хаотичным и позволит отлавливать в Ноо конкретные факты, вместо того, чтобы нырять наугад…

Хорошо, допустим, я все-таки решусь прищемить мизинчик самолюбию и предложу им временный союз. Аргументы – которые, кстати, еще придумать надо – они, может, и выслушают. Но потом все равно этичненько пошлют. Не хватит им ни смелости, ни гибкости для такого союза. Так что пусть лучше мизинчик моего самолюбия остается невредим.

Мне кажется, что я уверен в этом решении.

Но в последующие дни слово «уверенность» начинает меня избегать. Прихватив с собой «ясность» и «определенность». А слово «кажется» наоборот отращивает длинную суставчатую тень, которая ложится на мою жизнь, как наяву, так и во сне.

В эс-комплексе я дрых совершенно спокойно. Подсознание каждую ночь транслировало мне мирную бессвязную чушь, и я втихаря гордился устойчивостью своей психики.

Зря гордился, как оказалось. Стоило вернуться в Песочницу, и почти сразу ко мне присосались кошмары. Причем не та причудливая жуть, которую бывает интересно вспоминать при свете дня. Нет, мои энергетические паразиты оказались иной породы.

В одном, например, я отрываю крылья мухам.

Руки затянуты в перчатки. Протискиваю кисть в специальное отверстие и достаю из большого прозрачного куба жужжащее насекомое. Пинцетом выдираю крылья и бросаю муху в другой прозрачный куб, уже наполовину заполненный ворсистым поблескивающим копошением. И этот процесс повторяется, повторяется, повторяется, без остановок и без надежды на смену сюжета. До тех пор, пока кубик не запускает утренние вибрации и не вытаскивает меня, наконец, из этой мушиной бесконечности.

В другом кошмаре я просто иду по коридору в сумерках и слышу за спиной шаги. Коридор не заканчивается, освещение не включается, шаги, вроде бы, становятся ближе. Но оглянуться нельзя.

Странно, что я-второй не приснился мне ни разу, хотя его ночные визиты были бы как раз понятны. Но вместо того, чтобы выяснять отношения с двойником, я вынужден следить, как вещи обрастают густой шерстью от моих прикосновений. Сидеть на табуретке посреди заваленной каким-то хламом комнаты и помешивать кипящее нечто в кастрюльке голой рукой. Бродить по пустынному пляжу, где под ногами постоянно похрустывают белые веточки. А потом оказывается, что это совсем не веточки…

Случаются и пустые ночи. Но этих передышек катастрофически не хватает.

Погружения в изматывающий ужас все сильнее влияют на дневного меня. Иногда я краем глаза вижу плавающие в воздухе фигуры. Сиреневые овалы. Оранжевые ромбы. Волнистые линии. Иногда начинаю что-то делать – и забываю закончить. Порой выпадаю из реальности на пару минут. Хуже всего, что это случается и на лекциях, которые теперь полны для меня умолчаний, темных мест и логических дыр. А еще слов, у которых слишком длинное эхо и неприлично короткий смысл.

Все это достаточно интересно, если не касается тебя лично. А вот если касается… Что ж, я делаю взгляд похолодней, походку повальяжней, голос побарственней. И надеюсь, что никто не заметит, насколько шаток этот липовый фасад.

Очередной сумеречный день привычно тащит меня за шкирку туда, где поджидают липкие объятья сна, когда вдруг, посреди коридора и хитрой задачки по неординарной математике, до моего сознания добираются слова:

– Ребят, есть что-нибудь перекусить? Так неохота до Кормушки идти…

А у меня в сумке, рядом с кубиком, как раз лежит яблоко. Темно-красное, с антисозвездием пятнышек на боку. Не пухлощекое, как ангелята в архаичной живописи, а скуластое. Как я люблю. Лежит себе и ждет перерыва между хомопластикой и часом тишины.

С одной стороны – случайность.

С другой стороны, если на случайность взглянуть через стеклышко из кармана фаталиста, она вполне может показаться неизбежностью.

Потому что еду клянчит Феликс Рур, а рядом с ним, как обычно, его друзья-рыцуцики: Тимофей Инхо хмурится каким-то своим мыслям, Юна Юна блестит черносмородиновыми глазищами, Михась Белый поглаживает костяшки на своей тяжелой лапе, Агния Венц обматывает косу вокруг запястья. И никто из них, похоже, не может сегодня обеспечить другу перекус.

В тумане, который заполняет мою голову, что-то щелкает, дзинькает и лязгает. Видимо, это ребячество, кураж и отчаяние трансформируются в неожиданный поступок. Потому что секунду спустя я говорю:

– Лови.

Вытаскиваю яблоко из сумки и кидаю в Рура.

Он даже ухитряется его поймать.

– И что это значит?

Он держит мое яблоко двумя пальцами на вытянутой руке, как будто оно может в любой момент взорваться или выкинуть еще какую-нибудь опасную штуку. В принципе, разумно – от того, что прилетело из моих рук, можно ожидать любых неприятностей.

Но на этот раз подвоха нет.

– Просто яблоко. Сам собирался его съесть.

– Тогда зачем кинул мне?

Удобного ответа у меня не находится. Даже для себя.

Можно, конечно, все свалить на туман в голове. Я, мол, не виноват. Устал, замотался, потерял управление, и привычная линия поведения вильнула в сторону. Туда, куда я совсем не собирался.

Вот только куда девать ощущение, что как раз таки собирался? И ждал той самой случайности, которая сумеет прикинуться неизбежностью? Ощущение девать некуда, поэтому дальше придется действовать, исходя из того, что я неплохо кидаю яблоки… и собираюсь навязать рыцуцикам свою компанию. Прямо как советовал я-третий, лысого мантикора ему на шею. И плевать, что шея у нас с ним одна.

Я пожимаю плечами и отвечаю:

– Видимо, затем, чтобы у меня появился повод с вами поговорить. Не о яблоках, конечно. О Стрелке.

Они перекидываются взглядами. Инхо задумчиво дергает себя за мочку уха, Рур морщится, Юна постукивает пальцем по носу.

Но первой говорит Венц:

– Пусть приходит вечером в архив. Мне, например, любопытно было бы послушать.

– Да ладно, Нишкин, ты серьезно? Это же Эф-Лучше-Всех-Имер. С ним прекрасно общается он сам, и другим в этот диалог лучше не встревать, – Рур бросает яблоко обратно мне и вытирает руку о штаны.

Красный снаряд пролетает возле моего плеча. Я бы и рад его поймать, но реакция сейчас не та. Даже не оборачиваясь, чтобы посмотреть, что там с яблоком, я вопросительно смотрю на Инхо. Если он захочет уговорить свою компанию – он уговорит.

– Мишель, что думаешь? – спрашивает он Белого.

«Мишель», «Нишкин»… Концентрация сладости в воздухе растет с каждой секундой. Интересно, откуда вообще пошла эта странная традиция – выражать симпатию, коверкая имена?