Анна Семироль - Одержизнь

В сакристии мерцает тёплое пламя свечей, сладко и терпко пахнет благовониями. Взрослые стоят плотным полукольцом возле большущей серебряной чаши – похожей на ту, в которой прихожане споласкивают руки. Амелия осторожно протискивается, встаёт рядом с мамой. Мадам Софи держит на руках крошку Мишеля – голенького, в одной белой пелёнке. Малыш хнычет, смешно морщит личико. Священник – не отец Ксавье, а другой, новый, совсем молодой, имени которого девочка ещё не успела запомнить, – облачается в расшитое золотым и алым одеяние, что-то говорит месье Сенешалю – будущему крёстному Мишеля. Отец Ксавье стоит рядом с мадам Софи. «Это чтобы ей не было грустно, что у Мишеля нет папы, – думает Амелия. – У меня тоже теперь вроде как нет…»

Мама в белом платье с шарфом-накидкой очень красивая. Только сильно волнуется. Смотрит внимательно на нового священника, слушает всё, что он говорит. Тот наконец-то подходит к мадам Софи и предлагает начать обряд. Амелия ждёт, что вот сейчас будет что-то интересное, но кюре нудно сыплет малознакомыми словами, взрослые повторяют за ним. Амелия тихонечко пробирается между ними, выходит в молельный зал. Он пуст, можно побегать, поползать под скамейками, но именно сегодня не хочется.

Девочка медленно обходит зал, трогая скамейки. Подобрав длинную юбку, поднимается на кафедру, подпрыгивает, выглядывая из-за неё в зал. Кладёт руки на Святое Писание, лежащее на амвоне, пытаясь почувствовать страницы через ткань перчаток. И когда убирает руки, видит на бумаге алое пятно.

– Жиль… – жалобно зовёт Амелия, пятясь.

В сакристии оглушительно кричит Мишель. Девочка сжимает правую руку в кулак, со всех ног бежит к чаше для омовений у входа, встаёт на цыпочки, погружает туда руку с растопыренными пальчиками. Тысячи птиц взрываются внутри Амелии испуганным гомоном, она падает, пятная мокрым и розовым платье, пол. Девочка пытается подняться, но ноги не слушаются, тело выгибает судорогой.

– Мама! Жиль! – зовёт Амелия, думая, что кричит.

Её никто не слышит. Верещит младенец, раздосадованный тем, что на его голову льётся вода, что крест, прикладываемый к его тельцу, холодный и ничем не напоминает на ощупь маму. Софи прячет слёзы, Вероника быстро расправляет рукава снежно-белой крестильной рубашечки, готовясь облачить в неё малыша. Эмильен Сенешаль зажигает белую свечу от церковной, передаёт её Ксавье и принимает Мишеля из рук молодого кюре. Мальчик вопит, мельтеша в воздухе ручонками. Вероника и Софи быстро наряжают мальчика в распашонку, воркуют над ним, успокаивают. Ксавье Ланглу смотрит на нервно подёргивающийся огонёк свечи, прислушивается к чему-то с тревогой.

– Веро, – зовёт он едва слышно. – Где Амелия?

Молодая женщина растерянно озирается вокруг, хмурится:

– Была тут…

Ксавье Ланглу выходит из сакристии первым. Одновременно со стороны левого нефа, ведущего в крыло Университета, выбегает растрёпанный встревоженный Жиль. Едва не падая, подросток несётся к притвору.

– Веснушка… Ты чего? Ты ушиблась? – испуганно бормочет он, поднимая с пола Амелию. – Вот же ж вот… Держись за меня. Ты что?!.

– Жить… жить… – вздрагивая, повторяет на вдохе девочка, глядя куда-то высоко над собой. Зрачки расширены, маленькие ладони будто что-то ищут, пальцы ощупывают воздух.

Подоспевший Ксавье забирает её у Жиля, укладывает на скамью. Амелия извивается, и отцу Ланглу стоит немалых усилий удерживать её на месте. Вероника присаживается рядом, зовёт дочь, тормошит её, срывается в слёзы от страха. Подбегает Софи, прижимающая к себе Мишеля:

– Что случилось? Амелия, детка! Откуда кровь? Она упала?

Жиль стоит посреди притвора, осматривается. Он не видит ничего, откуда девочка могла бы упасть и удариться. Мальчишка растерянно заглядывает в стоящую рядом с ним чашу с водой для омовений.

В мутноватой воде отчётливо виднеется алая галочка – то ли «V», то ли птица, нарисованная детской рукой.

Амелии лучше не становится. Не помогает ни нашатырный спирт, принесённый Ксавье из медкабинета, ни ослабление лент, шнурующих платье.

– Жить… жить… – всхлипывает она, часто дыша и пытаясь что-то схватить перед собой.

Вероника стаскивает с правой руки дочери окровавленную перчатку и испуганно вскрикивает:

– Что это?

Ранка на ладони Амелии пульсирует, кровоточит.

– Что мы смотрим? Нужен врач! Вероника, едем. Софи, Жиль, дождитесь тут.

Эмильен Сенешаль бегом относит девочку в свою машину, дожидается, когда Вероника сядет рядом с ней, и увозит их в госпиталь Второго круга. Несколько минут спустя туда же на велосипеде мчится Жиль.

В госпитале Амелию осматривает пожилой доктор – сутулый, с узловатыми от артрита пальцами. Девочка беспокойно мечется, удержать её на месте невозможно, и приходится привязать к кровати. Ранку на ладони обрабатывают и бинтуют, после уже доктор долго щупает макушку девочки, всматривается в зрачки.

– Мадам, я предполагаю, у вашей дочери эпилептический припадок, – неуверенно говорит врач. – С ней раньше бывало подобное? Теряла сознание? Вела ли она себя странно? Не было ли в последние сутки нервной перегрузки, ссор, потрясений?

Заплаканная Вероника молча качает головой.

– Зрачки одинаково реагируют на свет, симптомов кровоизлияния в мозг нет. Я не нашёл на её голове никаких следов ушиба. Рана на ладони выглядит странно, но, скорее всего, девочка схватилась за что-то острое, падая. То, что мы видим, – судорожный синдром. Это порождение взбудораженного мозга. Я дам вашей дочери хлороформ, это погасит возбуждение в мозгу и уберёт припадок.

Врач выходит, оставив Веронику с дочерью наедине. Та поглаживает Амелию по напряжённой руке, шёпотом просит:

– Доченька, ты только не бойся. Я с тобой, тут тебе помогут. Как только ты поправишься, мы поедем домой.

Хлороформ действует быстро. Девочка умолкает, тело её расслабляется, руки несколько раз мелко вздрагивают, и она погружается в сон.

– Лекарство действует около двадцати минут, но я бы не советовал будить её. Пусть спит, сколько нужно, – наставляет Веронику врач. – Как проснётся, я её осмотрю и, скорее всего, отпущу вас домой.

Молодая женщина кивает, не сводя с Амелии испуганных глаз.

– Месье… Может быть, это и не связано, но… Две недели назад моя дочь нашла мёртвую птицу. Не курицу, нет. Говорит, птица ударилась об окно её комнаты и упала. Я бы не поверила, но мне пришлось трупик самой убирать. Дочь его не касалась.

– Мадам, такого не может быть! – удивлённо восклицает доктор. – Разве что разморозили эмбрион и вырастили птицу, которая вылетела и… Нет, слишком сложно и абсурдно.